Джон Крюсон, помощник редактора, “Онион А.В. клаб”, ноябрь 1996 года
Перевод: Святослав Альбирео
Эндрю Ваксс не отличается беззаботностью. Писатель и адвокат, бывший федеральный следователь, социальный работник, организатор профсоюза, руководитель детской колонии – его жизнь вращается вокруг защиты детей, ставших жертвами жестокого обращения. Его 10 детективных романов, последний из которых – «Ложные обвинения», выходит этой осенью, отражают его работу в реальной жизни. Так же, как и его впечатляющие графические новеллы, в том числе «Жесткий взгляд», который тоже выйдет этой осенью. “Онион” поговорил с Вакссом о его отрезвляющей работе и его пронизывающих, вызывающих желание мстить детективах.
О: Так, как это происходит?
Эндрю Ваксс: Ну, это война, знаете ли, так что с переменным успехом. У нас есть время, когда все особенно хорошо удается, и все, кажется, сдвинулось с мертвой точки, а потом нас постигает неудача. Это борьба, понимаете? Какие-то раунды вы проигрываете.
O: А прямо сейчас, вы думаете, дела идут лучше?
ЭВ: За последние 30 лет, в области защиты детей, были достигнуты успехи, которых и за 3000 лет не было. Так что в этом смысле, есть замечательный прогресс. С другой стороны, существует неизбежный, так называемый люфт, где мы сейчас и находимся. Я не думаю, что это пик для детей в этой стране, или любой другой, но я и не думаю, что почва была безвозвратно потеряна, поэтому я с нетерпением жду, скажем, 2000 года, я думаю, к этому времени добьемся действительно значительных успехов.
O: Какая самая большая угроза для детей прямо сейчас?
ЭВ: Самая большая угроза для детей всегда у них же дома. Существует расхожий миф о хищнике в лыжной маске, который хватает ребенка и увозит его в фургоне, в то время, как на самом деле, существует лишь небольшой процент тех, кто так охотится на детей. Большинство детей становятся жертвами в пределах их же круга доверия, это не обязательно родители, но кто-то, кто вхож в этот круг, им может быть консультант или тренер, или кто-то в центре дневного ухода за детьми. Серьезная опасность для детей в том, что мы никогда не проводили связи между сегодняшней жертвой и завтрашним хищником. Еще более серьезная опасность для детей в том, что они воспринимаются как собственность, а не человек. И самая серьезная опасность для детей в том, что наш вид потерял свой биологический инстинкт.
O: Вы имеете в виду?…
ЭВ: Что происходит с матерью кошкой, которая отказывается заботиться о своих котятах? Что происходит с этими котятами?
O: Они умирают.
ЭВ: Верно. А что происходит с их генетическим потенциалом из-за отсутствия питания?
O: Пропадает.
ЭВ: Верно. Но с людьми не так, да? Если вы отказываетесь от своего ребенка, плохо с ним обращаетесь, издеваетесь над ним, и, если ребенок не умирает, то что?
O: Я думаю, что так продолжается цикл жестокости.
ЭВ: Не обязательно. На самом деле, подавляющее большинство детей, подвергшихся насилию, не вырастают в хищников, они вырастают в людей, которые издеваются над собой в самых разнообразных формах. Но они травмированы, они ранены, им больно. И наш вид, вместо [отстаивания] высшего долга – защитить молодежь, не делает ничего. Мы просто ничего не отстаиваем. И хотя количество людей, которые защищают детей значительно превышает число тех, кто над ними издевается, это еще вопрос, кто стоит у руля.
О: Я думаю, что было довольно тяжело сказать Америке, что любить детей не достаточно.
ЭВ: Да, это трудно, донести это до Америки. Я знаю это по почте, которую я получаю. [Смеется.] Да, это трудно, но правда всегда трудная.
O: Считаете, что люди просто не хотят слушать?
ЭВ: Конечно, но моя работа не обучить людей, моя работа состоит в том, чтобы разозлить людей. Информированные, неактивные люди столь же бесполезны, как и невежественные. Есть люди, которые предпочли бы не слышать правду, есть люди, которые предпочли бы другую правду. Есть люди, которые предпочли бы быть одураченными. Но я считаю, что внутри большинства людей есть это, почти врожденное, желание защитить детей. И если показан четкий путь, как это сделать, они станут их защищать.
O: Почему вы решили работать через художественную литературу?
ЭВ: Моя первая книга была учебником про малолетних преступников. Она получила прекрасные отзывы и паршивые продажи, и я понял, что не так много смысла писать для “профессионалов”, потому что так я не достучусь до всех присяжных, ну, до тех присяжных, которых я никогда не смогу собрать в зале суда. Так что я начал писать художественную литературу, с той идеей, что пока вы читаете ради развлечения, вы получаете и другую часть информации. Это была амбициозная идея, и она удалась гораздо лучше, чем я мог себе представить. Но такая была идея с самого начала.
O: И вы используете деньги, полученные за книги, чтобы финансировать вашу юридическую фирму, не так ли?
ЭВ: Ну, мои клиенты все дети, так что это не очень прибыльно. [Смеется.] Но действительно неожиданные деньги от творчества, позволили мне не только финансировать практику, но и делать то, что я никогда бы не смог.
O: Вы написали историю про Бэтмена [Batman: The Ultimate Evil] для DC Comics, и многие люди были шокированы кое-чем в ней. Что DC думать об этом?
ЭВ: Ну, спросите DC. Я думаю, что их реакция была противоречива, но в результате я написал книгу – и они могли ее принять или нет. Никаких сильных правок мне не предлагали.
O: Я не пытаюсь умалить то, что вы делаете, но вы сами вроде Бэтмена, с гламурной писательской жизнью, которая оплачивает вашу другую деятельность.
ЭВ: Ну, я, вообще-то, не вижу сходства, честно говоря, потому что я пытался показать в книге о Бэтмене, что есть разница между борьбой с жестоким обращением с детьми и борьбой с теми, кто обижает детей. И у нас нет нокаутирующего удара по жестокому обращению с детьми, мой друг. Мы просто не обладаем таким умением. Я имею в виду, что если бы была какая-то пирамида, иерархия с королем на вершине, которого можно бы было свергнуть. Но ее нет. Мы просто плывем за горизонт, и все, кто этим занимается, знают, что они утонут, не достигнув его. Мы знаем, что будет приходить волна за волной. До тех пор, пока не придет какой-нибудь супергерой, а я просто солдат. Я не играю важной роли, я просто игрок в действительно большой игре, ну, может, считается, что я сыграл большую роль в этих переменах, чем на самом деле, это просто потому, что я более заметен, чем другие. Ну и, вы помните, что я в этом аду был задолго до того, как начал писать книги. Я был федеральным агентом по делам ЗППП, социальным работником, я был в Биафре во время этой безумной войны, я работал в колонии для несовершеннолетних, работал в центре реабилитации бывших заключенных. Но последнее, что я сделал, прежде чем пошел в юридическую школу, я организовал колонию строгого режима для так называемой агрессивной молодежи, и вот тогда я увидел, так ясно, как будто это был неоновый щит, связь между жестоким обращением и преступностью, и я понял, что если мы хотим справиться с большим зверем, то нужно начинать гораздо раньше, чем мы это пытаемся сделать.
O: А большой зверь это?..
ЭВ: Большой зверь для меня это хищник, чье желание лакомиться детьми достигло максимума, потому что это куда опаснее, чем коммунизм и кокаин вместе взятые.
O: Ну, остановив…
ЭВ: Ну, вы как думаете? Думаете, серийными убийцами рождаются?
О: Ну, нет.
ЭВ: Нет. Поэтому, если мы знаем способ, как становятся убийцами, мы просто должны его изменить. И мы обнаружили, что чем раньше мы вмешиваемся, тем большего успеха достигаем. Таким образом, хоть травма может иметь место в очень молодом возрасте, контр-травма, которую мы называем “ответный огонь” также может начать развиваться в очень раннем возрасте. Чем дольше мы ждем, чтоб вмешаться, тем меньше шансов на успех.
O: Объясните что такое контр-травма.
ЭВ: Ну, вот почему я использую термин “ответный огонь”. Когда лесной пожар вырывается из-под контроля…
O: Вы можете разжечь меньшие костры, чтоб остановить распространение.
ЭВ: Да. Вот это и происходит с травмой. Вот хороший пример, вы когда-нибудь видели ребенка в детской коляске? Вы, типа, шевелите пальцами и ребенок смеется? Ну, скажем, вы сделали это, а ребенок вздрогнул. Вы бы предположили, что ребенок научился ассоциировать поднятую руку с ударом?
О: Может быть.
ЭВ: Да, предположил бы, но учитывая то, что мы уже знаем, можно сказать, что это не значит, что ребенок создал мысль-ассоциацию, или что ребенок этому научился. Просто центр обработки данных теперь изменил восприятие так, что для него поднятая рука означает удар. Травмированные дети интерпретируют реплики иначе, чем вы и я. Вот так романтика становится изнасилованием. Если измерить частоту сердечных сокращений человека, который бьет жену, вместо учащения пульса, как можно бы ожидать, довольно часто, пульс спокойный. Когда вы сталкиваетесь с хищником, понятия которого настолько искажены, что он спокоен, причиняя вред другим, знайте, что вы имеете дело с чрезвычайно опасным существом. Но никто таким не рождается.
O: Я знаю, что у вас есть жесткое представление о том, как следует поступать с людьми, которые причиняют вред детям. Где точка невозврата?
ЭВ: Это очень хороший вопрос. Вы знаете, что такое осмотическая мембрана?
O: Она пропускает определенные вещи, а другие нет?
ЭВ: Вы можете пройти через нее, скажем, двигаясь справа налево?
O: Но не наоборот.
ЭВ: Верно. Вот эту модель мы и используем. Есть определенные маркеры, и когда речь идет о звере, то вы не знаете где он будет, но точно знаете где он побывал. Таким образом, мы полагаемся на хронические реакции больше, чем на любые другие диагностические факторы. Чем больше поведение становится стилизованным, превращаясь в манеру поведения, а не просто эпизодические вспышки, тем меньше шанс, что человека можно реабилитировать. Очевидно, что возраст играет важную роль в этом. Я работал с сексуальными преступниками, которым было 9 лет, и, правда, это всего лишь мое мнение, что таких людей можно исправить при интенсивном вмешательстве достаточно квалифицированных сотрудников. Но я не хотел бы пробовать исправить кого-то, кому 39. И еще, в чем главный риск? Это все очень хорошо и замечательно, говорить о реабилитации, но люди, которые согласны рисковать, не хотят рисковать лично. А ведь это всегда мои дети или ваши дети, с которыми будут нянчиться те, кому мы хотим дать шанс.
O: Когда вы в суде, каково это, выступать против таких людей каждый день?
ЭВ: Это борьба с очень высокими ставками. Это не интеллектуальная тренировка ума, это не вопрос того, у кого словарный запас лучше. Это борьба с очень конкретным победителем и проигравшим.
O: Вы когда-нибудь чувствуете личную неприязнь? [ЭВ смеется.] Как вы думаете, что человек, который выступает против вас чувствует?
ЭВ: Вы говорите о самом преступнике или его адвокате?
О: Об обоих.
ЭВ: Ну, некоторые юристы очеловеч… некоторые юристы принимают это очень близко к сердцу, и их очень расстраивает результат. Другие как-то абстрагируются и ведут себя более профессионально, и ведут дело, как партию в шахматы, не выкладываясь сами. А к преступнику или преступнице – не думайте, что только мужчины совершают такие преступления – я отношусь крайне враждебно. [Смеется.] Потому что, они тяжело это переносят. Они привыкли чувствовать себя всемогущими. Они привыкли быть Богом. Они привыкли что контроль жизни и смерти над своими жертвами у них в руках. А сейчас они в ситуации, когда их движения действительно ограничены. И хотя они все еще могут врать и заискивать, о прямом нападении не может быть и речи. Конечно, некоторые из них трусливы, а некоторые из них пытаются и выслужиться, другие пытаются рассказать вам трагические истории, почему они это делают. Большинство из них всегда пытается аппелировать к тому, что когда они были детьми, над ними тоже издевались. Проблема этого оправдания в том, что на каждого найденного насильника приходятся тысячи тех, кто отказался становиться оппрессором. Тех, кто работает каждый день, чтобы защитить детей. И для меня они, конечно, самые великие герои. На самом деле, настоящая загадка заключается не в том, почему изнасилованный ребёнок становится серийным убийцей, а в том, почему он им не становится. Это даёт надежду. Это – розеттский камень для всех нас.
O: И есть прогресс?
ЭВ: Да. Да, конечно. Так немного нужно, чтобы компенсировать травму, если среда позволяет. Вы когда-нибудь видели нападение собаки на тренировках?
О: Ну, да.
ЭВ: Хорошо. Вы знаете, как легко справиться с собакой, когда она отрывается от земли, не так ли?
О: да.
ЭВ: Если 120-фунтовый ротвейлер бежит на вас и подпрыгивает, вы могли бы сбить его с пути, не так ли?
O: Да, потому что он потерял свою связь с землей.
ЭВ: Верно. Именно так работает жестокое обращение с детьми. Так что просто представить себе травму, как шок, который отрывает из от земли. Поэтому, нужно не так много, чтоб сбить их с пути. Не надо больших усилий. Таким образом, мы считаем, что эти останавливающие костры могут сработать, если мы вмешаемся достаточно рано. Потому что лечение хронических реакций – это огромная работа. Давайте возьмем ребенка, который считает, что поднятая рука предвещает удар. Чтобы эта реакция изменилась, возможно, придется поднять руку 10000 раз с поцелуями и объятиями и добрыми словами. Но если вы решили это сделать, то сможете.
O: Мы много говорили о Эндрю Вакссе, человеке и адвокате. Но я знаю вас, в основном, через ваши романы.
ЭВ: Конечно.
O: Расскажите мне что-нибудь о вашем вымышленном герое, Берке. Он вряд ли адвокат.
ЭВ: Нет. Он прототип ребенка пережившего насилие. Гипер-бдительный, недоверчивый, способный на глубокую связь, потому что он отчаянно нуждается в ней. Как любой недополучивший тепла ребенок, он ценит доброе отношение. Но он также способен на жестокое насилие, если то, что имеет значение для него, под угрозой.
O: В последней книге, вы, кажется, раскрыли тему. Первые книги были шероховатее и ограниченнее, хоть и поднимали сложные вопросы. В “ложных обвинениях” самое важное действие происходит из-за расследований Берка, во время работы на адвоката.
ЭВ: Типа того, да.
O: Вы медленно пытаетесь просвещать свою аудиторию и дальше?
ЭВ: Нет. Просто, это конкретная тема, тема ложных обвинений [сексуального насилия над детьми], нейтральная зона между людьми, которые говорят, что это все охота на ведьм и людьми, которые говорят, что есть, вы знаете, серьезный сатанинский заговор. И вот эта нейтральная зона пришла на ум, и об этом книга. Я стараюсь писать каждую книгу о каком-то конкретном аспекте работы, которой я занимаюсь. Когда вы сталкиваетесь с так называемым случаем ложной памяти, ну или с чем-то, что есть только в голове. Об этом книга. Я пытался воздать дьяволу должное. Я пытался написать книгу, чтобы ясно видели, я объективно описываю обе стороны этого вопроса, и в книге есть вся информация, чтобы вы могли бы принять решение. Потому что весь смысл этой книги в том, что не существует прямого ответа на такие вопросы, как аборт или смертная казнь. Это не система верований. Каждый случай -индивидуален. Иногда единственный способ участвовать в подобных расследованиях, это не врать преступникам. Что касается шероховатости, то я не знаю, что вы имеете в виду, если то, что там меньше резни и стрельбы, то да, конечно, меньше. А если вы имеете в виду ту невероятную жестокость, с которой действует человек, то я не думаю, что в этой книге ее меньше.
O: Некоторые критики сказали, что ваши персонажи немного слишком, ну, книжные.
ЭВ: Да, люди могут так сказать. Они могут сказать, что угодно, но, честно говоря, мне уже скучно от этого дерьма про “моральную двоякость”. Жизнь слишком коротка. И некоторые вещи черно-белые. Насиловать ребенка – это черно-белое. Вы хотите сказать мне, что есть серая область в этом, ладно, это ваше мнение. Я его не разделяю. Я знаю, что люди особенно любят идею книг про серийных убийц. Все эти замечательные оттенки, на которые вам следует посмотреть. Ну, это нормально, если это то, что они хотят сделать. Но я пишу то, что я вижу. И если люди видят что-то другое, это их право не согласиться или назвать книжку сильно уж книжной. Но интересно, а что они на самом деле знают об этой теме? Так много людей, особенно молодых, кто нездорово циничен.
O: Это скепсис. Лучшая сторона цинизма.
ЭВ: Скептицизм и цинизм не одно и то же. Эта книга была написана, я надеюсь, для скептиков, для людей, которые еще не загадили свой мозг тем, эпидемия ли это ложных обвинений или и правда сейчас чума жестокого обращения с детьми. Я надеюсь, что, те, кто будет читать книгу, они будут говорить, ладно, у меня есть некоторые данные сейчас. И в следующий раз, когда всплывет очередной случай в СМИ, и те примут одну или другую сторону, у них появятся вопросы, и желание уточнить кое-что, прежде чем просто действовать, как овцы под прутом пастуха. Я на самом деле достаточно эгоистичен, чтобы надеяться, что, когда люди прочитают эту книгу в любой из стран, где она будет издана, они скажут, дайте-ка я напишу в Академию Детских Травм [организация, которая предоставляет медицинские услуги для детей в трудных ситуациях, а также проведение исследований и подготовки кадров в области защиты детей]. Дайте-ка мне узнать, что происходит. Расскажите-ка мне еще немного об этом. Книги – единственная возможность говорить со столькими людьми, сколько я никогда бы не мог собрать в одном месте. Если вы из рабочего класса, как это можно сделать? Все дело в распространении влияния. Вот в чем заключается моя работа. Если вы можете освободить ребенка, который без этого стал бы мучителем или насильником, а так он становится воином против Зверя… таким образом вы не одного человека спасаете. Если вы постоянно пишете – я имею в виду не написание беллетристики, а журналистику, – ваша сила огромна. Я не думаю, что сейчас все это хорошо понимают или уважают эту профессию, как это было раньше. Из-за телевизора, в основном. Я знаю. Я давал интервью международной компании, которое длилось четыре с половиной минуты. “Почему у вас повязка на глазу? Это у вас татуировка на правой руке? Сколько раз вы были женаты? Спасибо.”
О: Я видел несколько ваших интервью. Фотографы, кажется, любят использовать то фото, где вы держите собаку.
ЭВ: А, та собака, что я держу… Никто не просил меня это делать. Они просили меня позировать с оружием, ну, или как-нибудь так. Причина, по которой я выбрал собаку… Вы знаете, что это за собака?
О: что?
ЭВ: Это щенок питбуля. Большинство людей смотрят на фото и говорят: “какая чудесная собака! Милая, славная собака!” В этом смысл. Вы получаете то, что вырастили. Так что, нет, это не мой стиль, позировать просто так. Есть сотни фото, где я просто пялюсь на кого-нибудь. На самом деле, мне это не нравится [Смеется]. Но на эту книгу у меня большие планы, поэтому я сделал исключение, ну, по крайней мере, я убедился, что они сделали мое фото, когда я был чисто выбрит.