The Story of Kao Yu
Peter S. Beagle
Питер Бигл.
Пересказ: Святослав Альбирео
«Повесть о Гао Юе» — новая сказочная повесть легендарного Питера Бигла, о стареющем судье, путешествующем через селения Китая и о преступнике, с которым он столкнулся. Бигл говорит о своей повести, что «всю жизнь он увлекался азиатскими легендами — китайскими, японскими, корейскими, индийскими, индонезийскими — все взяты из культур, где метафорическое повествование, остается живым искусством. Будучи молодым писателем, я любил все от Загадок Судьи Ди Роберта ван Гулика, до переводов Лафкадио Хирна японских сказок и многих менее известных сказочных повестей. Как и мой рассказ «Повесть о Джанко и Саюри», «Повесть о Гао Юе» является почтительной имитацией древнего стиля, и ни в коем случае не претендует на что-либо другое. Но я написал ее с большой заботой и любовью, и я до сих пор горжусь ею»
Жил в южном Китае один судья, давно-давно, – во время царствования Императора Яо это было – по имени Гао Юй. Он был строг в своих приговорах, но справедлив и терпелив, а об его честности ходили легенды. Бывало, что какой-нибудь глупый преступник или, да, даже зарвавшийся Император – пытались подкупить или принудить Гао Юя принять нужное им решение – тщетно. Гао Юй был среднего возраста, коренастый и широкоплечий, если даже не сказать, полноватый, с волевыми и яркими чертами лица, его волосы едва начали редеть. Его все уважали, а те, кому следовало его бояться – боялись. Чего еще можно бы желать от судьи даже в наше время? Но эта история о том, как Гао Юй почувствовал себя – заслуженно или нет – на скамье подсудимых.
Гао Юй руководствовался мудростью и большим опытом принимая решения. Но в том, что касалось вопросов добра и зла он сильно отличался от других судей во всем Китае, если речь шла об убийстве, что случалось чаще всего, или поджоге, или изнасиловании (которые Гао Юй особенно презирал), он часто отдавал этот случай на суд единорога.
Цилинь, китайский единорог, а это совсем не то же самое, что белый европейский единорог или опасный персидский каркаданн . Он и по сути своей отличается от любого из них. Помимо своей неповторимой внешности, есть даже ученые мужи, которые утверждают, что цилинь и не единорог вовсе, а какой-то загадочный драконо-конь, учитывая его разноцветную окраску и любопытное строение его головы и тела, это чудесное существо считается одним из четырех благовещих животных, появление которых считается хорошим предзнаменованием, остальные трое — это феникс, черепаха, и сам дракон. Этот, самый редкий из единорогов, появляется, как правило, только во время правления праведного императора, наслаждающегося Мандатом Неба. Поэтому, в Китае уходили в вечность поколение за поколением в ожидании, когда жизнь страны озарит цилинь. Менялись династии и престолы. Это сделало китайцев терпеливыми и стойкими, какими мы их знаем.
Но в дни судьи Гао Юя, по крайней мере один цилинь не был таким скрытным, поэтому время от времени, появлялся в его суде, чтобы помочь ему принять решение. Почему цилинь выбрал его, с момента, как он стал судьей, Гао Юй никогда не понимал, потому что он был глубоко скромным человеком, и счел бы за благо, которого он не заслужил, всего лишь увидеть цилиня издали. Тем не менее, случилось, как случилось. И, кроме того, волшебное создание, казалось, всегда знает, когда Гао Юй сталкивается с особенно неприятным делом. Хорошо известно, что цилинь, будучи удивительно нежным, страдал от любой нечестности в его присутствии и мгновенно пронзал насмерть виновного. Судья Гао Юй, надо сказать, всегда немного нервничал, когда внезапный запах золотого летнего луга безошибочно указывал на приближение единорога. Порядочному человеку, которым он был, и то было трудно прямо смотреть в чистые темные глаза цилиня.
Много раз – и эти воспоминания возвращались к нему в бессонные ночи, – он умолял преступника, склоняясь перед ним.
– Во имя единственной надежды выжить, сейчас, не ври мне. Если у тебя есть хоть малейшее желание изменить свою жизнь, даже если ты лгал со своего первого вдоха, скажи правду сейчас.
Но мало кто – трагически мало – смог отказаться от своих привычек. И судья Гао Юй смотрел, как идет дракон, опустив голову. Судья сам опускал голову и закрывал глаза, молясь на этот раз не слышать мягкий стук копыт через зал суда и страшный крик отчаяния, который следовал за ним. Но он всегда слышал.
Китай огромная и чрезвычайно разнообразная страна, и судья мог провести всю свою жизнь в одном городе, а суды были почти так же редки, как и сам единорог. Как любой законник, Гао Юй путешествовал по стране добрую половину года. Его обычный маршрут начинался каждую весну, и он шел через все деревни – большие и малые из Гуанчжоу в Иньчуань. Он всегда путешествовал со свитой из трех человек: его дородный лейтенант, которого звали Ван Да, его секретарь, Чжоу Циншань, и Ху Лунвей, который был и поваром, и носильщиком, и Гао Юй был к нему еще более добр и внимателен, чем ко двум другим его помощникам. Ибо он верил, судья или нет, что чем ниже положение человека, тем большего уважения он или она заслуживает. За это его любили в довольно неожиданных селениях, но за это же он был не так богат, как заслуживал.
Цилинь, естественно, не сопровождал его в его походах, он сам решал, когда ему появиться, чаще всего, когда озадаченность Гао Юя достигала пика и ему требовалась высшая мудрость. Он также никогда не оставался долго в зале суда, просто тихо выносил приговор и уходил. Чжоу Циншань говорил – два других помощника Гао Юя, которые видели, как выполняется решение суда, были так напуганы единорогом, что даже боялись упоминать его – что присутствие цилиня часто сокращало время разбирательства. Так как многие преступники, как правило, от страха говорили правду сразу. С другой стороны, судья часто проводил суды без цилиня, и тогда приговор полностью зависел от его смекалки и ощущений. Которые, как он сказал своим помощникам, были весьма хороши.
– Потому что, если бы у меня был выбор, – сказал он им, – Я хотел бы оставить как можно больше решений на суд этого сына Неба, потому что он намного мудрее, чем я. Но в таком случае, я не был бы судьей, а стал бы бессмысленным, ненужным служкой, а я бы не хотел им быть. – И подумав немного, добавил – И цилиню это не понравилось бы тоже, я думаю.
То, что случилось, случилось, в одном городке, куда ему предложили прийти ненадолго, чтобы заменить судью, который заболел, Гао Юя попросили вынести приговор пойманному карманнику. Дело было настолько ниже его ранга, и больше подошло бы новичку-практиканту, что даже такой уравновешенный человек, как Гао Юй возмутился от такой наглости. Но судья, которого он замещал – Фэн Ань, был его многоуважаемым учителем, так что ему ничего не оставалось, как взяться за это дело. Гао Юй поправил мантию, поклонился, согласился, и устроился еще на одну ночь в единственной гостинице городка, и принялся за дело со всей тщательностью.
Карманником оказалась молодая женщина, невероятной, почти шокирующей красоты: маленькая и стройная, с глазами, волосами и кожей, которыми бы гордилась любая придворная дама, которые опровергали ее несомненное крестьянское происхождение. Она так грациозно и плавно двигалась, что Гао Юй удивился: «Что она делает здесь, в этом грязном маленьком зале суда? Она должна быть среди гобеленов в каком-нибудь благородном дворце, а я … Я должен быть там же, стоящим на коленях перед ней, а не наоборот». Никогда раньше подобная мысль не приходила в голову судье Гао Юю в его совершенно почтенной и непорочной жизни.
Он заговорил с преступницей на скамье подсудимых с заметной мягкостью, что не осталось незамеченным ни его лейтенантом, ни его секретарем.
– Ну, что скажете, девушка? Как ваше имя, и как вам удалось поставить себя в такую позорную ситуацию?
Ван Да подумал, что судья говорил, больше как ее отец, а не судья.
С застенчивым поклоном и улыбкой, от которой у секретаря Чжоу Циншаня кровь застыла, воришка скромно ответила:
– О, благородный господин, меня называют Снежный Горностай, мои злосчастные подельники, которые заманили меня на этот позорный путь жизни, но мое истинное имя Ланьин.
Она не назвала фамилии, а когда Гао Юй спросил ее, она ответила:
– Господин, я поклялась никогда не называть имя моей семьи в этой жизни, потому что я опозорила его своими презренными поступками.
Из уголка ее левого глаза, по крылу изящного носа, скатилась слеза.
Гао Юй, известный тем, что уходил с суда, оставляя решение за другим судьей, если заключенный ему нравился, был глубоко тронут ее манерами и ее очевидным покаянием. Он прочистил внезапно охрипшее горло и так обратился к ней:
– Ланьин… Ах, девочка… Это было твое первое преступление, поэтому я буду снисходительным к тебе. Итак, мой приговор, во-первых, вернуть каждый линь, что ты украла, – он кивнул Чжоу Циньшаню, чтоб тот зачитал список жертв юной воровки – кроме того, – Гао Юй увидел, как изящное тело Ланьин напряглось – приговариваю тебя к двум неделям работ в городских выгребных ямах, чтобы эти красивые руки всегда помнили, что любой, самый грязный труд предпочтительнее, чем то бесчестное занятие, в которых они до сих пор были использованы. Уведите ее.
Для себя он звучал как чванливый, напыщенный старик, но все остальные были впечатлены. Включая юную Ланьин, которая глубоко покорно склонилась, и ее увели два крепких пристава. Она казалась такой маленькой и хрупкой между ними, что Гао Юй приказал Чжоу Циншаню громче, чем это было необходимо:
– И запиши неделю через неделю, а не две недели подряд. Ты меня слышишь?
Чжоу Циншань кивнул и подчинился, его лицо не выдавало, что он думал по этому поводу сам. Но Ланьин, идущая между двумя мужчинами, повернула голову и ответила на это смягчение приговора улыбкой, ударившей прямо в сердце судьи Гао Юя, так, что он закашлялся и отвел взгляд. Он вздохнул с облегчением, когда поднял взгляд снова и увидел, что Ланьин уже нет в зале.
Он сказал помощникам:
– Это последнее дело моего учителя Фан Аня, так что давайте обедать и пойдем спать раньше, потому что мы выходим на рассвете.
И Ван Дa, и Чжоу Циншань от души согласились с ним, ибо каждый из них видел, как поражен он был красотой и обаянием воровки, и каждый чувствовал, что чем быстрее он уйдет от этого городишка, тем лучше для всех них. В самом деле, ни лейтенант, ни секретарь не спали хорошо в ту ночь, и у каждого возникла одна та же мысль:
– Он долго жил один, наверняка он будет мечтать о ней сегодня вечером, и мы ничего с этим не можем поделать.
И они были совершенно правы, Гао Юй действительно мечтал о воровке Ланьин, и не только в ту ночь, но в течение многих ночей после этой, до того дошло, что заметил даже его повар Ху Лунвей, который был достаточно стар, чтобы замечать только то, что ему было приказано заметить, что Гао Юй выглядит, как человек, которого во сне посещает ламия или суккуб . Гао Юй становился все бледней и изможденней, а также стал сильно вспыльчивым и – в первый раз за все время службы – нетерпелив и небрежен в своих решениях. Он цыкнул на Ван Да, грубо поправил записи и стенограммы его судов Чжоу Циншаня, отказывался есть даже его любимые блюда и постоянно предупреждал их всех, что они легко могут быть заменены на более опытных и уважительных слуг, он никогда раньше не называл их слугами. Затем, явно расстроенный, он пытался извиниться перед каждым и пробовал изгнать страстное молодое тело и завораживающую улыбку из своих ночей. Но это ему было не под силу.
В течение всего этого времени, цилинь ни разу не появился в суде, и свита Гао Юя, несмотря на то, что они боялись его, решили, что это очень необычно, и, вероятно, очень плохо. Они ни с кем не могли это обсудить, кроме друг друга, тем более, они часто ночевали в одной комнате в гостинице. Довольно часто они слышали, как Гао Юй мечется по постели и что-то бормочет. И как-то Чжоу Циншань сказал:
– Наш учитель, безусловно, потерял милость Небес, из-за его одержимости этой воровской шлюхой. Хоть режьте, я не могу понять этого, да она была достаточно красива, потрясающе красива, но вряд ли она могла бы стать мне дороже даже часа сна.
На что Ван Дa неизменно отвечал:
– Ну, ничто в этом мире не стоило бы тебе дороже, кроме потерянной под кроватью монетки.
Они были старыми друзьями, и, как и многие другие, такие же, не особенно цацкались друг с другом.
Но Ху Лунвей – он был во многих отношениях мудрейшим из них троих – закончив свои дела, заставил их смолкнуть, сказав:
– Если бы вы оба потратили немного больше времени, на проблемы нашего хозяина, и чуть меньше на собственные обиды, мы могли бы куда больше помочь ему в этой трудной ситуации. Он не первый человек, который провел меньше часа в компании какой-нибудь женщины, а затем заработал бессонницу из-за неудовлетворенной фантазии, как бы абсурдно это ни было. Не перебивайте меня, Ван. Я старше вас обоих, и я повидал кое-что в жизни. Способ избавить Гао Юя из этих снов есть, нужно вернуться в тот город, названия которого я не могу даже вспомнить, куда там его звали и организовать для него одну ночь с этой маленькой воровкой. Поверьте, нет ничего, что избавляет от такого сна быстрее, чем его исполнение. Подумайте об этом, и держитесь подальше от моего домашнего вина, Чжоу, или я найду другое применение для моего тесака.
Лейтенант и секретарь приняли эти слова куда серьезнее, чем Ху Лунвей рассчитывал. В результате, на обратном пути их обычного маршрута, Ван Дa решил навестить родственника в бедной деревне в нескольких минутах ходьбы от того города, где воровка Ланьин работала сейчас, как все надеялись, на какой-нибудь более уважаемой работе. Слуги Гao Юя не упоминали ее имя, когда они вместе пошли к судье просить заехать в деревню на одну ночь, на их длинном пути домой. Гао Юй согласился, тоже не упомянув Ланьин.
Нельзя сказать, что психическое или эмоциональное состояние значительно улучшилось с осознанием того, что в ближайшее время, Гао Юй увидит Снежного Горностая. Он, казалось, не стал спать лучше, и он не стал менее груб с Ваном, Чжоу, и Ху, даже когда они падали от усталости. Но одно существенное различие в его поведении появилось, он восстановил свое спокойствие, неспешную манеру поведения, и строгую уверенность в решениях, как раньше, и всегда уделял достаточно внимания всем делам, с которыми он работал, будь то в городе, деревне, или даже просто в россыпи хижин на полях, которые едва можно было бы назвать деревушкой. Как будто он готовился к еще одной такой встрече с красивой воровкой, зная, что она появится перед ним, так же точно, как каждый день восходит солнце. Но то, что он на самом деле думает об этом восходе солнца… Никто не мог бы сказать, за исключением, возможно, цилиня. Но никто никогда не слышал, чтобы когда-либо цилинь что-то говорил о человеке.
Отцы города были сильно поражены, когда увидели их снова, так как они не просили их вернуться, и сам судья или его помощники не предупреждали их о своем прибытии. Но они приветствовали судью и его сопровождающих и поселили их, без вопросов, в ту же гостиницу. И в тот же вечер, не уведомляя своего хозяина, Ван Дa тихо ускользнул и смог найти воровку Ланьин в грязном переулке, где она жила с кучей людей, которые называли ее «Снежный горностай». Когда он сообщил ей, что пришел от судьи Гао Юя, который был бы рад почтить ее с приглашением на ужин, Ланьин ответила ему той же волшебной чарующей улыбкой и исчезла в хижине, чтобы нарядиться в лучшую одежду для ужина с человеком, который приговорил ее убирать нечистоты горожан. Ван Дa ждал ее снаружи, благодаря судьбу за свой долгий брак, пятерых детей и свое очевидное уродство.
По пути к гостинице, Ланьин – подпрыгивая рядом с ним, как ребенок по пути в кукольный театр или праздник – проницательно спросила Ван Да, не почему Гао Юй послал за ней, а каков был сам Кай Ю. Ван Да, обычно молчаливый человек, за исключением случаев, когда дразнил Чжоу Циншаня, осторожно ответил, опасаясь ее сообразительности, стараясь говорить мало и любезно. Но он дал ей понять, что у Гао Юя никогда не было женщины, все то время, что он на него работал. А еще он рассказал о цилине судьи. Это, пожалуй, и есть сердце этой истории – то, что Ланьин выбрала верить одному из этих откровений, и пренебречь другим.
Гао Юю, естественно, дали лучший номер в гостинице, хотя, он не сильно-то отличался от любой другой комнаты здесь, но тут было проще для судьи развлечь гостя. Ланьин упала на колени, уткнувшись головой в пол и осторожно постучала, так как Ван Дa просто оставил ее у двери. Но Гао Юй поднял ее на ноги, заварил ей чаю Дракон в облаках, затем налил вина из Хуанцзю, сделанного из пшеницы. Пили они в тишине, лишь улыбаясь друг другу, ужин приготовил и принес им сам Ху Лунвей, который называл гостиничных поваров «северные варвары, которым нельзя разрешать прислуживать никому, кроме обезьян и иностранцев». Он осторожно поставил подносы на низкий столик, долго и грубо всматривался в лицо Ланьин, и ушел.
– Твои слуги не любят меня, – легко сказала Ланьин, несчастно вздохнув. – Хотя, с чего бы им меня любить, в конце концов?
Гао Юй ответил прямо, но любезно.
– Они не могут знать, изменила ли ты свою жизнь. Я тоже не заставлял тебя это делать, когда выносил приговор. – Он положил ей немного жареной свинины, а потом тихо спросил, – Ты сделала это? Или ты все еще воровка, Ланьин?
Ланьин снова вздохнула и криво улыбнулась ему.
– Нет, господин мой, сейчас я Ланьин-швея. Я не очень хорошо шью, на самом деле, но я беру дешево. Иногда я Ланьин-пастушка, Ланьин-свинопаска, Ланьин-дворник на рынке. – Она изящно ела, пытаясь скрыть свой голод. – Но воровка, нет, ни воровка, ни…
Здесь она посмотрела прямо в глаза Гao Юя, и он заметил, с удивлением, что ее глаза ее не были карими, как он их помнил, скорее, каре-зелеными, и зеленые вкрапления мерцали, появляясь и исчезая.
– К тому же я все та же Ланьин, простая торговка с рынка, хотя, я была близка к тому, чтобы сорваться раз или два. Но я сдержала слово, которого не давала. – Она опустила глаза, – возможно, из гордости, возможно, из благодарности … Возможно …
Она не договорила, и они ужинали молча какое-то время, пока Ланьин не смогла обратиться к Гао Юю, снова, не краснея.
Затем настала очередь Гao Юя почувствовать, как горят его щеки, когда он сказал:
– Ланьин, ты должна понимать, что я не часто бывал в обществе женщин. Дома я всегда обедаю один, в своих комнатах, путешествую я более или менее постоянно в компании моих помощников Вана, Чжоу, и Ху, которых я знаю многие годы. Но вот мы встретились, и к сожалению, я был не в состоянии перестать думать о тебе, и представлял такой вечер, и как мы наслаждаемся им. Я уверен, что это неправильно, безусловно, неправильно для судьи, но, когда я смотрю на тебя, я не могу дышать, и я не чувствую, что мое сердце, вообще, бьется. Я слишком стар для тебя, и ты слишком красива для меня, и я думаю, что тебе, вероятно, следует уйти после ужина. Я действительно так думаю.
Ланьин заговорила, но Гао Юй взял ее запястья, и она – а у нее был некоторый опыт в таких вопросах, почувствовала, что его хватка, как кандалы. Он сказал:
– Потому что ты никогда не перестанешь красть, Ланьин-воровка все еще здесь, на дне этих прекрасных глаз. Я вижу ее там даже сейчас, потому что, хотя я, конечно, большой дурак, я все-таки судья.
Он отпустил ее, и они сидели, глядя друг на друга, как долго Гао Юй не мог сказать или потом вспомнить. Ланьин наконец прошептала:
– Ваш человек, Ван, сказал мне, что единорог, цилинь, иногда помогает вам принять решение. Как вы думаете, что бы он посоветовал вам, если бы он был здесь сейчас?
Гао Юй не был уверен, сколько минут или часов прошло, прежде чем он, наконец, смог сказать:
– Но цилиня здесь нет.
А за дверью, Чжоу Циншань протянул открытую ладонь и Ван Дa, и Ху Лунвей, нехотя бросили каждый монетку в нее, и все трое на цыпочках пошли прочь.
Ланьин ушла, когда Гао Юй проснулся утром, что было к лучшему. Гао Юй почти закончил уборку после ужина, несколько тарелок были на полу, какие-то вещи раскиданы, одна тарелка и вовсе разбита, когда Ван Дa вошел, чтобы сказать ему, что его гостья зашла далеко, обчистив кассу владельца гостиницы, пока тот отошел, оставив дерзкую благодарственную записку, перед тем, как исчезнуть. И она определенно исчезла. Поиски, которые организовал и возглавил сам Гао Юй, не принесли никаких результатов, не было никаких следов Ланьин, ни в ее обычных притонах, ни в тех местах, где она утверждала, что работала, или где, как было известно, обретались ее друзья. Снежный Горностай исчезла, полностью, как будто ее никогда и не было. Что, в некотором смысле, так и было.
Гао Юй возместил владельцу гостиницы ущерб, вопреки советам всех троих помощников – и они продолжили свой путь домой. Никто не разговаривал первые три дня.
И, наконец, в городе, в провинции Хунань, где все четверо сели поужинать, Гао Юй нарушил молчание, сказав:
– Каждый из вас волен называть меня глупым, смешным старым дураком. И даже этого будет мало. Я прошу прощения у всех вас.
И он на самом деле опустился на колени и коснулся головой пола перед слугами.
Естественно, что Чжоу, Ван, и Ху должным образом ужаснулись, бросили свои тарелки и поспешили поднять Гао Юя. Они заверяли его снова и снова, что он никоим образом не может быть виновен в ограблении в гостинице, несмотря на то, что он пригласил воровку на обед там, и она провела ночь в его постели, воспользовавшись случаем… Чем больше они пытались оправдать его, тем больше он чувствовал себя виноватым, и злился на себя за то, что даже сейчас, мечтал каждую ночь об объятиях этой воровки. Он позволил его верным друзьям утешить его, но все, о чем он мог думать, это только о том, что он больше никогда не сможет посмотреть в глаза единорога в зале суда с такой же гордостью и честностью, что раньше. Цилинь бы знал правду и его мечты. Цилинь всегда знал.
Когда они вернулись без дальнейших происшествий в большой южный город, который был домом для всех четырех, Гао Юй позволил себе только два дня отдохнуть, а затем ушел с головой в работу, с дикой яростью, направленной на себя, и больше ни на кого. Он оставался терпеливым, как всегда, со своими помощниками и, в большинстве случаев, с обвиняемыми, которые попадали к нему в суд. Действительно ли он был так виноват, как его мечты твердили ему, он сочувствовал сейчас сильнее этим мелким, неграмотным, пропитанных спиртным, безнадежным, бесполезным отбросам достойного общества, чем когда-либо раньше. Правда, было неизвестно, чувствовали ли это сами отбросы.
Ван Дa, Чжоу Циншань, и Ху Лунвей все надеялись, что время и работа постепенно вытеснит Снежного Горностая из головы Гао Юя – это была единственная тема, когда они ее упоминали – и, потому что они очень хотели, чтоб так и было, они верили, что так и будет. И так как они были у себя дома в городе, жили насыщенной жизнью городского судьи и его помощников, обедали с другими официальными лицами, давали советы по различным правовым вопросам, выступали публично на некоторых конференциях, и, как правило проводили дни с адвокатами и законами, казалось, что это действительно так. Кроме того, к их огромному облегчению, единорог Гао Юя не появился ни разу за все это время, хотя прошло уже больше года. Сам Гао Юй считал, что это его наказание, но он ничего не говорил об этом, принимая сам суровую кару. Так что все, казалось, идет, как и должно, как это имело место до той несчастной случайности, в том самом безымянном городке, куда его вызывали, ради пустячного дела с той жалкой – и безымянной – воровкой.
Следовательно, когда пришло время для нового похода, помощники имели все основания надеяться, что он полностью оправился от пут той убогой воровки. Хотя у них и оснований не было проходить мимо этого городка, где она занималась своим ремеслом, и куда Гао Юя могут только случайно вызвать еще раз, если она же и попадется. В день выхода они заметили, что не только погода была превосходной, но что их учитель пел про себя, правда, очень тихо, почти безмолвно, почти шепотом, но хотя бы и так. Трое посмотрели друг на друга и осмелились улыбнуться, и если бы улыбка издавала звук, то получилось бы, что они улыбнулись тоже шепотом.
Сначала путешествие шло хорошо, если не считать состояние весенних дорог, которые были грязные, как всегда, из-за чего ноги лошадей засасывало в грязь. Но уголовных дел было меньше, чем обычно, и большинство из них были заурядными, осел или несколько кур украдены здесь, спор по поводу прав на рыбную ловлю или право проезда там, жена напала на мужа – по уважительной причине – сям. Такие рутинные проблемы могут быть неинтересны любому, кроме участников, но у них есть явное преимущество, они отнимают сравнительно мало времени. Как правило, Гао Юю и его свите никогда не приходилось тратить больше суток в любом городе. В тех редких случаях, когда они оставались дольше, это всегда было, чтобы отдохнули лошади, никогда не они сами. Но все были довольны таким ритмом, особенно Ван Дa, который, несмотря на все его семейные обязанности, оставался так же страстно предан своей жене, как и молодой жених, и уже мечтал вернуться домой раньше, чем ожидалось. Остальные грубо дразнили его, что он вполне может застать зеленщика или торговца рыбой в своей постели, но Гао Юй резко обрывал их, говоря:
– Истинное счастье, хрупкое, как крыло стрекозы, это не вид спорта. – И он похлопал по плечу Ван Дa, чего он раньше никогда не делал, и поехал дальше, по-прежнему напевая себе под нос.
Но как только они добрались до провинции, где жила девушка по имени Снежный Горностай, хотя, как уже было сказано, их маршрут проходил как можно дальше от ее дома – пение прекратилось. И Гао Юй с каждым днем становился все тише и угрюмее. Он отдалился от своих товарищей, как в дороге, так и в гостиницах. Он продолжал принимать дела, даже самые пустячные, так же серьезно, как и всегда, но вся его манера в зале суда стала сухой и кислой, он как будто стал гораздо старше своих лет. Это производило благоприятное впечатление на большинство местных чиновников, но его помощники знали, что за несчастье скрывалось за этим поведением и сильно жалели его.
Чжоу Циншань предсказал, что он станет таким, как прежде, как только они уедут из провинции, которая принесла ему столько позора и несчастий, и в какой-то степени это было правдой, когда они уехали из города в деревню, а потом из этой деревни в другой город, все наладилось, только тихое пение не вернулось. И повар, Ху Лунвей как-то сказал:
– Он похож на вазу или горшок, который разбился на мелкие кусочки, а затем его починили, склеили вместе, кусочек за кусочком. Он выглядит как новый, если работа сделана хорошо, но нужно быть осторожными с ним. Мы должны быть осторожными.
Тем не менее, они двигались так быстро, что они прибыли в Иньчуань почти на две недели раньше запланированного срока. Там они решили отдохнуть несколько дней и пополнить запасы, прежде чем ехать домой. Но в день их прибытия к Гао Юю подошли мэр города и губернатор провинции, и спросили его не будет ли он любезен председательствовать в одном деле завтра. Судья Иньчуань уже был выбран, конечно же, и, несомненно, проведет отличную работу; но, как и всех судей, что у них были, у него не было опыта в таких делах, как убийство, а Гао Юй хорошо известен, как опытный судья в таких делах.
Гао Юй спросил:
– Убийство? Вы просите меня разобраться в настоящем деле об убийстве?
Мэр несчастно кивнул.
– Мы знаем, что вы проделали долгий путь и вас ждет еще долгий путь домой… но жертва была важным человеком, он торговал повсюду, до самого Харбина, и его семья давит на весь город, не только на меня. Судья вашего положения, согласившийся взять на себя… Это могло бы успокоить их несколько, убедить их, что что-то делается…
– Расскажите мне о деле, – прервал Гао Юй резко.
Ху Лунвей тихо застонал, но Чжоу и Ван тут же разволновались, хотя они приложили все усилия, чтобы не выглядеть так. Незаконно установленные ворота, сосед убивал кроликов на земле соседа, ерунда, по сравнению с настоящим убийством. С Гао Юем они узнали, что купец – молодой, красивый, энергичный, и, даже его семья призналась, у них больше денег, чем нужно, – забрел в нехорошую часть города, и завязал неразумную дружбу, особенно с одной молодой женщиной.
– Воровкой? – Голос Гao Юя вдруг стал густым и скрипучим.
— Нет, по-видимому, она была не воровкой. Видимо, ее таланты лежали в другой сфере.
– Ее звали… Снежный Горностай?
– Это имя не было упомянуто. Когда ее взяли под стражу, она назвалась Весенний ягненок. Несомненно, прозвище или кличка.
– Несомненно. Опишите ее. – Но тут вдруг Гао Юй, казалось, передумал и сказал, – Нет … нет, не описывайте ее мне. Доставьте все доказательства по делу в нашу гостиницу, и я решу, согласен я или нет вести это дело. У вас будет мой ответ сегодня, если доказательства принесут в гостиницу, раньше, чем мы туда придем.
Он взялся за это дело, как помощники Гao Юя и думали, но все трое согласились, что они никогда не видели, чтоб их хозяин так неохотно исследовал доказательства, относящиеся к делу. А доказательств было много, определенно, полдюжины граждан клялись, под присягой, что видели жертву в компании с обвиняемым, собственник особенно злополучного винного магазина, который продал паре достаточно ликера, кувшин за кувшином, чтобы в нем могла плавать речная баржа, не говоря уже о немом свидетеле, открытом кошельке молодого торговца, и тонком серебряном ноже, который был в нем по рукоятку, когда он был обнаружен на усыпанной мусором аллее, где собаки обнюхивали его тело. Был даже – когда разжали застывшую левую руку – оторванный лепесток белого цветка. Лампа судьи Гao Юя горела всю ночь в его комнате.
Но утром, когда Ван Дa пришел за ним, он уже проснулся, взбодрился и даже позавтракал, хоть на завтрак был всего лишь зеленый чай и подслащенная похлебка. Он молчал, пока они шли к зданию, отведенному под суд, где Ху Лунвей и Чжоу Циншань их ждали, чтобы уточнить, действительно ли они поедут домой послезавтра, ведь это определенно раньше, чем обычно. Он ничего не сказал больше и прошел в зал суда.
Было еще два мелких дела, которые следовало рассмотреть до дела об убийстве молодого торговца, одно штраф за нарушение условий контракта, а другое долгосрочная задержка семейного долга. Гао Юй быстро разобрался с ними, а затем, немного побледнев, тихо приказал привести обвиняемую.
Это была Ланьин, как он и думал, как только зашла речь о деле. Сидя в своей комнате, он даже не надеялся, что будут доказательства ее невиновности, или хоть какие-нибудь сомнения в ее виновности. Он изучил дело достаточно быстро, и провел остаток ночи неподвижно сидя, сцепив руки на коленях, глядя в сторону двери, как будто ожидая, что она придет к нему туда сама, по своей воле, вместо того, чтобы ждать до утра, суда над ней. Время от времени, в тишине комнаты, он называл ее имя.
Теперь, когда два констебля, которые подвели ее к высокой скамейке, отошли, он посмотрел в ее спокойные дерзкие глаза и сказал только:
– Вот мы и встретились снова.
– Ну да. – ответила Ланьин, в тон ему.
Она была одета вызывающе, она не успела переодеться в более подходящую одежду, когда ее схватили. Но она как всегда вела себя с достоинством благородной леди.
– Я надеялась, что это будешь ты.
– Почему это? Потому что я позволил тебе легко отделался в первый раз? Потому что я… Потому что тебе легко меня дурачить каждый раз? – закончил Гао Юй почти шёпотом. – Неужели ты думаешь, что на этот раз все пройдет так же?
– Нет. Но я хотела бы извиниться.
– Извиниться? – Гао Юй уставился на нее. – Извиниться?
Ланьин опустила голову, но смотрела на него из-под длинных темных ресниц.
– Господин, я воровка. Я была воровкой всю свою жизнь. Вор крадет. Я знала, что твое приглашение пообедать дает шанс обчистить кассу гостиницы, и я приняла его, потому что это то, что делает вор. Это не имеет ничего общего с тобой, с моим… Отношением к тебе. Я есть я.
Голос Гao Юя застревал у него в горле.
– Ты то, чем ты стала, ты не просто воровка. Ты теперь убийца.
Ему не было трудно говорить, когда он обсуждал это с мэром и со своими помощниками, но теперь он чувствовал, что у него в горле терновый куст. Глаза Ланьин распахнулись от страха и протеста.
– Я? Никогда! Я не имею никакого отношения к смерти этого бедного человека!
– Нож твой, – без всякого выражения сказал Гао Юй. – Он тот же, что я заметил у тебя на поясе, когда ты обедала со мной. И я никогда не видел тебя без белого цветка в волосах. Не донимай меня своей ложью больше, Ланьин.
– Но я не лгу! – Закричала она. – Я взяла его деньги, да, он глупел от вина, но я не занимаюсь убийствами. Нож у меня украли, я клянусь! Думай обо мне что угодно, у тебя есть на это причина, но я не убийца, ты должен это знать!
Она понизила голос, чтоб констебли не услышали ее.
– Наши тела говорят правду, когда врут наши рты. Мой господин, мой судья, ты знаешь обо мне так много. Можешь ли ты снова сказать, что я убийца?
Гао Юй не ответил ей. Они долго смотрели друг на друга, судья и прирожденная воровка. Чжоу Циньшаню казалось, что он видит, как давящая усталость навалилась на Гао Юя, и что он никогда больше ни с кем не заговорит. Но вдруг Гао Юй поднял голову, с изумлением и страхом ощутив запах летнего луга, заполняющий комнату теплыми нотами дикого имбиря, гибискуса, сирени, лилии и цилиня. Два констебля упали на колени и прижались лицом к полу, как и его трое помощников, ни один из них не осмеливался даже смотреть вверх. Единорог стоял неподвижно в задней части зала суда, и Гао Юй больше не мог читать его взгляд, как раньше. Но в тот момент он знал, какая страшная опасность грозит Ланьин, гораздо страшнее, чем ему.
Очень тихо он сказал ей:
– Снежный Горностай, Весенний ягненок, воровка моего глупого, глупого старого сердца… безымянная королева, родившаяся преступницей… и, да, убийца – я прошу тебя сейчас, ради жизней нас обоих. Говори правду, что ты никогда больше так не поступишь, потому что в противном случае ты умрешь здесь, а тогда умру и я. Ты меня слышишь, Ланьин?
Только на миг взглянув в красивые глаза Ланьин, он знал, что она понимает, что именно он говорит ей, и, кроме того, что ни он, ни цилинь не сомневаются, что она убила торговца, которого ограбила. Но она была, как она сказала ему, той, кем она была, и даже с полным знанием того, правосудия, которое случится, она повторила, тщательно делая паузы между словами, и настаивая на каждом слове:
– Верь во что хочешь. Я не убийца.
Тогда судья Гао Юй поднялся со скамейки и встал между Ланьин и единорогом, и сказал, ясным, сильным голосом:
– Ты не причинишь ей вреда. Все, что она говорит, это ложь, и она всегда будет врать, и все равно, ты не причинишь ей вреда. – В тишине его голос дрогнул немного, когда он добавил, – пожалуйста.
Цилинь сделал шаг вперед, потом еще один – и Ланьин закрыла глаза. Но он не нападал, скорее, он шел к Гао Юю, он подошел так близко, как никогда раньше, за все годы своего странного и безмолвного партнерства. И то, что произошло между ними, никогда никто не узнает, за исключением того, что цилинь отвернулся и быстро ушел – ни разу не взглянув больше на Ланьин, и Гао Юй снова сел и начал плакать, не издавая ни звука.
Когда он смог говорить, он приказал дрожащим констеблям увести Ланьин, сказав, что он вынесет приговор на следующий день. Она шла, на этот раз, без оглядки, гордо, как и раньше, и Гао Юй не смотрел ей вслед, он ушел один. Ван Да и Чжоу Циншань хотели пойти следом, но Ху Лунвей взял их обоих за руки и покачал головой.
Гао Юй провел ночь в одиночестве в своей комнате, и можно было слышать, как он ходит по комнате, и иногда говорит с собой, отрывисто, на непонятном языке. Это сняло с него все подозрения, что он помог как-либо Ланьин, которая сбежала из-под стражи в тот же вечер. Ее так и не поймали, никогда о ней никто не сообщал, и никто о ней больше не слышал, по крайней мере ни под этим именем, ни в этом регионе Китая. И несмотря на то, что каждый из трех друзей Гао Юй относился недоверчиво к двум другим, еще очень долго после этого, никто не обвинял никого ни в чем, даже наедине. В самом деле, ни один из них никогда не говорил о Ланьин, воровке и убийце, ради которой их учитель отдал то, что только они знали, что. Просто они не могли подобрать слово, как это назвать, но они знали, что это.
Что до цилиня, он больше не приходил и Гао Юй никогда не говорил об этой разлуке. Только раз он сделал исключение, на их молчаливом пути домой. Темнота застала их между городами, вынуждая их разбить лагерь в лесу, что было обычным делом. Они собирали дрова вместе, и Ху Лунвей приготовил превосходный ужин на костре, после чего они болтали и шутили, изо всех сил, стараясь поддержать своего учителя, который уже столько дней молчал. Именно тогда Гао Юй объявил о своем решении уйти в отставку. Это потрясло и поразило всех, и все умоляли его изменить решение. Их мольбы не увенчались успехом, хотя они утверждают, что умоляли его всю ночь. Время было к рассвету, и пламя угасало, потому что все забыли поддержать огонь, когда Чжоу Циншань с горечью заметил:
— Тогда ради справедливости. Не уходите ради справедливости в Гуанчжоу и в Иньчуань.
Но Гао Юй покачал головой и ответил:
— Ты не понимаешь, старина. Я всего лишь судья, всегда найдется судья. Цилинь… Цилинь и есть справедливость. Это большая разница.
Он действительно ушел в отставку, как и сказал, и мало что известно о его остальной жизни, за исключением того, что он не ездил никуда, больше нет, сидел дома, писал комментарии по любопытным аспектам общего права и, в редких случаях, вел лекции для маленькой аудитории в местном университете. Трое его помощников, в силу необходимости, присоединились к другим разъездным судьям, и виделись реже, чем при Гао Юе, которого они никогда не забывали навестить, когда возвращались из своих обходов. Но тем для разговоров становилось все меньше, и каждый, виновато, признался – но только сам себе – что чувствует облегчение, когда Гао Юй тихо умер дома, от того, что его врачи назвали печалью души. Китай – одна из немногих стран, где печаль всегда была признана медициной.
Существует легенда о том, что после того, как кучка скорбящих на его похоронах разошлась по домам, цилинь молча всю ночь смотрел на его могилу. Но это, конечно, легенда.