Введение

Тема варваров и взаимоотношения с ними является, наравне с историческими, военными и географическими сведеньями, важнейшей и острейшей в «Римской Истории». Учитывая, характер эпохи, когда Марцеллин создавал свой труд, можно понять огромный интерес к чужакам, зачастую враждебно настроенным, который существовал в обществе позднего Рима.

Целью данной работы ставится раскрытие отношения автора, не римлянина по происхождению, но пламенного патриота Рима, к различным варварским народам, а также попытка выяснения причин такого отношения.

Аммиан Марцеллин многие годы был военным, что сделало его взгляд на варваров специфичным. Сейчас бы сказали, что он, сознательно или нет, «рассматривает их сквозь прицел», – как врагов в прошлом, в настоящем, или как потенциальных. Для некоторых народов, с которыми контактировали римляне, Марцеллин попросту не может найти ни единого доброго слова, а через строчки ощущается презрение. Разумеется, это связанно с военным давлением этих племен, а иногда и с чувствительными поражениями, которые они наносили римскому оружию (в т.ч. и при непосредственном участии автора). Поэтому, к примеру, не отказывая персам и в положительных национальных чертах, и в достижениях цивилизации (персов Марцеллин вовсе не относит к «варварам»), он, тем не менее, подчеркивает их враждебность и чуждость.

Однако, разумеется, выбор оценки Марцеллина не сводится к примитивному делению на «своих» и «чужих». Помимо того, что Марцеллин был военным профессионалом и патриотом, следует помнить, что он являлся также и образованнейшим человеком, для которого имело значение духовная сторона жизни людей. И, не встречая в своих наблюдениях (или чужих описаниях) знакомых ему черт римской культуры, Марцеллин достаточно категорично отказывает «варварам» в праве занимать одну ступень с «цивилизованным» римлянином, а из достоинств оставляет им, разве что, воинскую доблесть.

Кроме того, надо отметить, что Марцеллин, безусловно, широко использовал сведенья своих предшественников и иные, не всегда указываемые им, источники этнографической информации о дальних народах, которые ему не довелось наблюдать на службе и в странствиях. И если описания виденных лично им персов, галлов, аланов и жителей Фракии достаточно подробны и производят впечатление объективности, то знакомых ему по сторонним источникам гуннов, сарацинов и «скифов» Причерноморья он описывает в исключительно контрастных цветах. Местами же, например, когда речь заходит о кочевниках-«антропофагах» и амазонках, можно предположить, что повествование вовсе переходит в область «раннесредневековой научной фантастики». Впрочем, нельзя забывать, что подобный взгляд на окружающий мир вообще был свойственен людям предыдущих (и не столь уж давних) эпох, традиционно не воспринимающих толерантность вне пределах родного сообщества. Способность хоть сколько-нибудь объективно оценивать чужеземцев и их культуру как раз выгодно отличает Марцеллина в лучшую сторону.

Будучи сам эллином, Аммиан не только грек по рождению — он и чувствует себя вполне эллином, язычником. Он неоднократно пишет «мы», подразумевая под этим «мы, греки», особенно часто при изложении тех или иных религиозных положений или объяснении значений слов. Историк, несомненно, глубоко образованный человек, причем не только и не столько благодаря традиционному воспитанию, сколько в силу своей яркой индивидуальности. Он убежденный язычник, и в то же время невероятно терпим в религиозных вопросах — как будто в противовес христианам, на глазах у него выясняющим вопросы церковной догматики в уличных драках. «Невероятно» – именно в свете понимания эпохи, с её жестокой атмосферой противостояния и антагонизма.

В целом можно сказать, что, несмотря на отдельные тенденциозные моменты,  работа Марцеллина дает весьма интересные, обобщенные и вполне достоверные сведенья о ряде областей тогдашнего мира и о народах, их населяющих. Именно попыткой разобраться в них и является данная работа.

Эпоха написания «Римской Истрии». Закат Империи

Аммиан Марцеллин жил, творил и действовал в IV в. н. э. Это была эпоха, ключевая для всей дальнейшей истории Европы.

Тогда в жесточайшей борьбе уходили в прошлое языческие и имперские ценности и общество обретало иные, совершенно новые духовные основы для своего дальнейшего функционирования. Тогда формировались новые человеческие сообщества, примером которых в недалеком будущем могут служить германские королевства. Это была эпоха, в которой совершалось Великое Переселение Народов из «восточных степей», когда доминирующее значение обретало христианство в форме православия. Однако римский имперский дух, был еще жив, и Марцеллин, примкнув к кружку «последних римлян», стал одним из величайших его выразителей. Совершенно оправданно его характеризуют как «последнего великого римского историка», – и весьма примечательно, что «последним великим римским летописцем» оказался этнический «инородец», сирийский грек, очарованный духом уже уходящей эпохи имперского величия. 

Предпосылкой для кризиса, охватившего Римскую империю в III веке н.э. стало убийство сына Марка Аврелия Коммода, прославившегося жестокостью и практической неспособностью управлять страной. Провозглашенный императором Пертинакс был вскоре убит преторианцами, и в лагере последней состоялся торг за императорский титул. Победителем в этом торге оказался римский богач Юлиан, и лишь железная рука выходца из Африки Септимия Севера остановила беспредел преторианцев.

Север резко ограничил права преторианцев и попытался провести ряд реформ, целью которых было создание жесткой военной монархии, стабилизация экономики и упорядочение всей жизни империи. Реформы удались, однако правление династии Северов стало последним относительно спокойным периодом.

В 235 г. был убит последний ее представитель Александр Север, в 238 г. погиб сменивший его Максимин, а также боровшиеся против последнего в Африке отец и сын Гордианы и свергшие Максимина «сенатские императоры» Пупиен и Бальбин.

Во главе империи оказался 13-летний Гордиан III, бывший всего лишь игрушкой в руках противоборствующих сил. В 244 г. во время похода в Персию в результате заговора был убит и он, а императором стал префект претория Филипп Араб, воздвигнувший в качестве доказательства своей непричастности к убийству грандиозную гробницу Гордиана.

При нем в 248 г. было торжественно отмечено 1000-летие со дня основания Рима, но это празднование стало  настоящим «пиром во время чумы».

После убийства Филиппа в 249 г. окончательно рухнула вся система управления империей.

Центральная власть утратила свою силу, и император Галлиен (253—268 гг.), невзирая на свои выдающиеся военные и организаторские способности, не смог восстановить ее. Он побеждал узурпаторов, но на их месте сразу же появлялись новые. Время Галлиена вошло в анналы как время «тридцати тиранов», самыми значительными из которых были Постум в Галлии и Оденат (а после его смерти в 266 г. — его жена Зенобия) на Востоке, в Пальмире.

Другой важнейшей проблемой III в. было резкое обострение ситуации на границах империи и участившиеся вторжения варваров. Учитывая постоянные гражданские войны, и постепенно возникающий потребительский взгляд армии на государство, в котором легионы стали в первую очередь политическим фактором, ситуация сложилась совершенно естественная, знакомая на примере множества государств других эпох.

Ядро римской армии составляли наемные войска, комплектовавшиеся путем добровольного поступления на службу. Только в чрезвычайных ситуациях при недостатке добровольцев прибегали к принудительному зачислению римских граждан и варваров на военную службу. Можно себе представить, как воспринимали службу такого рода свободные римляне, и тем более, – не связанные с Римом ни по духу, ни по происхождению варвары.  Армия совершенно потеряла свою привлекательность для граждан, и основное ее пополнение происходило за счет варваров, в особенности германского происхождения. Результатом явилась «варваризация» армии, заметно отразившаяся на ее боеспособности и организации. Уже при Константине большую часть офицерских постов в армии занимали германцы. Не исключено, что их профессионализм был на должном уровне, но требовать от них столь же развитого национального мышления было бы странно, для них служба была не более чем выгодным промыслом, а верность, – вполне реальным объектом купли-продажи.

Армия на глазах превращалась в «государство в государстве», а современники воспринимали это почти как должное.

На Востоке после прихода к власти династии Сасанидов, в 226 г. сменившей династию Аршакидов, усилилось новоперсидское царство, начавшее агрессию в отношении империи. Так, например, царь Шапур I дважды захватывал столицу Римского Востока, Антиохию. На севере оживились многочисленные племена германцев (в том числе, и недавних «союзников»), стремившихся поселиться на пустующих землях в пределах империи. В сражении с ними погиб император Деций.

Наконец, и экономическое положение империи оставляло желать лучшего. Рухнула хозяйственная система, сложившаяся в золотой век Антонинов, невыгодным стало ведение сельскохозяйственных работ, в особенности с использованием рабского труда. Это привело к неслыханной ранее повсеместной замене его в крупных поместьях наемным (т. н. колонат). Города пришли в запустение из-за отсутствия поставок продовольствия, грабительских налогов и иных повинностей, которые со снижением доходов стали для горожан тягостными.

Пребывание в курии, ранее почетное и прибыльное, стало рассматриваться как жесточайшее наказание, из-за которого обеспеченные люди бросали свое имущество и бежали с семьями куда придется. Грандиозных размеров достигла инфляция, резко снизилось содержание золота в монетах. Хозяйство империи постепенно превращалось в натуральное, закладывая основу для будущего «безденежного» хозяйства Европы периода «темных веков» и феодальных маноров. 

Первые успехи в борьбе с внешним врагом были достигнуты только в 269 г., когда бывший полководец Галлиена император Клавдий разгромил вторгшихся готов. Восстановление империи, по крайней мере, чисто юридическое, осуществил упомянутый выше император Аврелиан, совершивший грандиозные походы на Восток и в Галлию и в 274 г. справивший в Риме свой триумф по образцу древних полководцев.

Перед образованным и мудрым Диоклетианом стояли следующие задачи: окончательно отразить натиск варваров на империю, ликвидировать последних узурпаторов и нормализовать хозяйственную и общественную жизнь страны, с чем он справился лишь частично, однако сумел приостановить неизбежное. Реформы проводили и его ближайшие последователи, однако получить желаемые результаты в полной мере не удалось ни одному из них. Империя была смертельно больна, и ее крах оставался лишь вопросом времени.

Однако то, что очевидно для нас сейчас, вовсе не являлось столь же явным для патриотичного современника, и для него всегда оставалась надежда, что этот упадок – временный, а трудности, – приходящие.

Аммиан Марцеллин родился в Антиохии, главном городе Востока, что явствует из письма к нему его друга, знаменитого ритора Либания. Время рождения Аммиана достоверно неизвестно, но можно предположить, что это было самое начало 30-х годов IV в. Вообще, биографию его в основном можно восстановить только на основании его собственного труда, да нескольких сохранившихся писем современников.

Службу в армии он начал в звании протектора, что свидетельствует о знатности его рода. Протекторы были элитой римской армии, приближенной непосредственно к императору. Это давало совсем молодому еще, в сущности, человеку возможность получать информацию о государственных решениях и механизме их принятии, а также позволило пройти отличную военную школу. 

В 353 г. Аммиан состоит в свите магистра конницы Урзицина, сопровождая его в различных поездках: в Антиохию, в Медиолан, в Галлию для борьбы с узурпатором Сильваном. В 357 г. Марцеллин вместе с Урзицином отправляется на Восток, где участвует в войне с персами. В 359 г. он находится в Амиде, где становится непосредственным свидетелем осады и гибели этого города. В 363 г. Аммиан принимает участие в персидском походе императора Юлиана, а затем, после гибели последнего, — в позорном отступлении римской армии. Вероятно, по возвращении из Персии он выходит в отставку и живет некоторое время в Антиохии. Скорее всего, следующий период его жизни прошел в путешествиях, во время которых он смог актуализировать полученные в юности сведения по географии и истории отдельных стран, что пригодилось ему при написании книги. В 80-е годы он приезжает в Рим и остается там навсегда. Рим мог привлекать его по многим причинам — как оплот исчезающего язычества, как место древней римской славы и духа.

Именно в Риме Марцеллин пишет свою книгу, которая, скорее всего, была закончена около 390 г.

Год смерти историка неизвестен, но, очевидно, это произошло где-то на рубеже веков.

До нас дошли только последние 18 книг одного из величайших исторических трудов, с 14 по 31, где описываются события 353—378 гг. Заканчивается оно описанием несчастной для римлян битвы при Адрианополе и гибели императора Валента. По свидетельству автора, свое описание римской истории он начинает с восшествия на престол императора Нервы, т. е. с 96 г.

Характерно, что именно этим годом заканчивает свои «Анналы» и «Историю» Тацит. И, хотя Марцеллин не указывает на Тацита прямо, как на непосредственного предшественника, взаимосвязь между ними очевидна.

Однако язык и стиль книги радикально отличаются от прозрачной классической латыни последнего. Хотя, безусловно, латынь Марцеллина хороша, она несет на себе явный отпечаток родного языка автора — греческого.  Язык «Римской истории» отличается чрезвычайной витиеватостью, и выдержан в духе так называемого азианского красноречия, весьма популярного в античной литературе IV века н. э. Следует также иметь в виду, что своё произведение Аммиан Марцеллин писал не для читателей, а для слушателей, и потому подобные риторические «излишества» имели своей целью угодить вкусам публики.

В силу этих обстоятельств чтение сочинения Аммиана Марцеллина в оригинале, а тем более его перевод сопряжены со значительными трудностями, и зачастую не совсем понятно, что именно хочет сказать автор в том или ином случае.

В энциклопедическом словаре Фридриха Любкера язык Аммиана охарактеризован как «пытка для читателя». Применительно к русской редакции этого текста можно сказать, что язык «тяжеловат».

Кроме того, латинский язык окончательно так и не стал для Аммиана Марцеллина родным, в связи с чем в «Римской Истории» содержится много грамматических и синтаксических конструкций, несвойственных для классического латинского языка, что ещё более затрудняет восприятие и изучение «Деяний» как литературно-исторического произведения.

Отдельную проблему, уже давно занимающую многих, особенно зарубежных учёных, изучающих творчество Аммиана Марцеллина, представляет вопрос о его источниках. Это обусловлено прежде всего тем, что Аммиан в силу объективных причин (будучи практически последним по времени античным автором) имел возможность использовать при написании «Деяний» труды всех (или почти всех) греческих и римских писателей, и эту возможность историк, безусловно, широко использовал.

В отличие от многих других авторов, Аммиан очень редко называет источник своей информации по тому или иному вопросу, что усложняет и без того трудную задачу исследователей. Почти все называемые им авторы жили задолго до Аммиана, и его круг чтения прежде всего показывает уровень его образованности, а не является источником в узком смысле.

Любимым латинским автором был Цицерон, которого Аммиан часто цитирует. Также упоминаются Катон Цензор, Луцилий, Вергилий, Саллюстий, переведенные с этрусского «Книги Тагета и Вегоны», и цитируются без упоминания имени Овидий и Плавт.

Кроме того, Аммиан с грустью сетует, что некоторые его современники читают только Ювенала и Мария Максима.

Аммиан также читал надписи на галльских памятниках, сообщающие о подвигах Геракла, и проявляет интерес к египетским иероглифам, выписав из книги Гермапиона греческий перевод надписи на обелиске. Аммиан даже считал, что Иисус в «возвышенном полёте своих речей» черпал из египетской мудрости (очень «эллинско-языческий взгляд», – признавая «возвышенный полет» речей Иисуса, стойкий грек однозначно не желает принимать его божественное происхождение).

Писателей, которых Аммиан не упоминает, но на чьи труды, вероятно, опирается, выявить зачастую достаточно трудно. С большой долей уверенности сюда можно отнести Юлия Цезаря, Страбона, Тита Ливия, Плиния Старшего, Лукана, Плутарха, Тацита, Юлия Солина, Руфа Феста, и, возможно, ряд других авторов.

Аммиан Марцеллин о варварах

Галлы

С Галлией Марцеллина связывает начальный период собственной службы, когда он был прикомандирован к свите магистра конницы Урисцина, и побывал там вместе с этим военачальником, поэтому можно предположить, что многие из упомянутых им в «Римской Истории» сведений он почерпнул на месте. Вместе с тем, не исключено, что он опирался и на знаменитые «Записки» Юлия Цезаря.

Так или иначе, Марцеллин дает весьма широкие сведенья о происхождении галлов, рассматривая несколько «ходовых» в его время гипотез: «Древние писатели, не имевшие определенных сведений о происхождении галлов, оставили лишь неясные сообщения. Но позднее Тимаген с греческой тщательностью и на греческом языке собрал из разных книг данные, долго остававшиеся неизвестными… 3. Некоторые авторы утверждали, что в тех краях существовало местное население, которое названо было по имени своего любимого царя кельтами, а по имени его матери – галатами, – так и теперь называют греки галлов; другие, что дорийцы последовали за древним Геркулесом и населили местности, соседствующие с океаном. 4. Дразиды (друиды) рассказывают, что часть народа действительно была коренным населением, но стеклись также пришельцы с отдаленных островов и из зарейнских областей, которые были изгнаны со своей родины частыми войнами и разливами бушующего моря. 5. Некоторые говорят, что после разрушения Трои, рассеявшиеся повсюду греки в небольшом числе заняли эти местности, бывшие тогда незаселенными. 6. А местные жители более всего склоняются к другому преданию, и я сам читал его в виде надписей, высеченных на памятниках в Галлии. Сын Амфитриона, Геркулес, спешил, чтобы сразиться со свирепыми тиранами Герионом и Тавриском, из которых первый терзал Испанию, второй – Галлию. Победив обоих, он сходился с благородными женщинами и имел много детей, которые и назвали страны, где они повелевали, своими именами. 7. Азиатский народ из Фокеи, убегая от свирепого Гарпала, наместника царя Кира, направился на судах в Италию. Часть этих беглецов основала в Лукании Велию, другая в Виеннской области – Массилию. Затем в следующие века, увеличившись по численности своего населения, они основали немало городов. Но достаточно этих различных мнений, которые невольно вызывают даже чувство досады». Таким образом, Марцеллин рассматривает как возможность происхождения галлов от кельтского корня (общепринятая ныне версия), так теорию родства галлов с эллинами (через Геракла!) и троянцами. В принципе, уже это немало говорит об общем благожелательном впечатлении, которое вынес Марцеллин о Галлии, – в некотором роде он согласен считать их чуть ли не дальними родственниками! Примечателен и его интерес к археологическим памятникам Галлии. Очень возможно, что, ссылаясь на рассказы друидов, он имеет в виду реальные беседы с ними. Во всяком случае, мнение, которое он вынес о друидах, весьма высоко: «Когда люди постепенно освоились в этих местах, у них возникли занятия науками, начало которым положили барды, евгаги и дразиды. Барды воспевали храбрые подвиги славных мужей в эпических стихах под сладкие звуки лиры; евгаги предавались исследованию явлений и тайн природы и пытались их объяснить. Превосходя умом тех и других, дразиды, составив союзы, как было установлено авторитетом Пифагора, поднялись до исследования высоких и таинственных вещей; с презрением относясь к земному, они провозгласили бессмертие души.»

В целом, достаточно дружелюбно, хотя и несколько снисходительно звучит оценка галлов, как народа. Марцеллин в достаточно сжатой форме, но очень образно и емко дает описание антропологических и ментальных особенностей галлов: «Почти все галлы высоки ростом, белы телом, русоволосы; взгляд у них живой и угрожающий; они страшно сварливы и чрезвычайно заносчивы. 2. Голос у большинства звучит резко и угрожающе, спокойно ли они говорят, или сердятся; все они вообще опрятны и чистоплотны, и в тех областях, а особенно у аквитанов, редко можно встретить даже самую бедную женщину в лохмотьях, как в других местах. 3. Для военной службы годятся у них люди любого возраста, и равным образом выступает в поход как старик, так и юноша, поскольку они закалены морозом и непрестанным трудом и способны вынести много трудных испытаний. Никогда у них не бывает случая, чтобы кто-нибудь из страха перед военной службой отрубил себе большой палец на руке, как случается это в Италии, где таких людей зовут по-местному murci. 4. Они большие любители вина и умеют готовить различные похожие на вино напитки. Некоторые из них, принадлежащие к низшим слоям населения так одурманивают себя постоянным опьянением, которое Катон определил в известном изречении как вид добровольного помешательства, что начинают метаться в разные стороны; таким образом, находит себе подтверждение замечание Цицерона в его речи за Фонтейя: «Придется галлам пить вино, примешивая больше воды, что они считают ядом»». Поскольку для представителя эллинской культуры здоровье, чистоплотность и опрятность значат немало, Марцеллин явно оценивает галлов положительно, хотя пьянство не одобряет. Впрочем, он не одобряет его вообще, в т.ч. и применительно к соотечественникам.  Физическую силу галлов Марцеллин описывает как почти нечеловеческую. Видимо, рослые и закаленные суровым климатом светловолосые и голубоглазые кельты произвели на южанина сильное впечатление: «Когда один из них поссорится с другим, и ему станет помогать его жена, которая сильнее его и голубоглаза, то целая толпа чужеземцев не справится с ними, особенно когда та, гневно откинув голову, скрежеща зубами и размахивая белоснежными и могучими руками, начнет наносить кулаками и ногами удары не слабее снарядов катапульты, выбрасываемых при помощи скрученных жил.»

Поистине, сложно избавится от практически зримо рисуемой воображением картины, и нет сомнений, что это краткое, но сочное описание создано на основе реальных воспоминаний.

Надо сказать, что к моменту посещения Марцеллином Галлии она была уже давно, и достаточно прочно завоевана Римом. В тот конкретный исторический момент галлы были не просто лояльны по отношению к имперской администрации, они охотно шли на службу, вливаясь в легионы и пополняя ряды «ауксилариев», причем зарекомендовали себя главным образом с наилучшей стороны. Впрочем, возможно, дело не только в этом, а еще и в том, что Галлия попросту очаровала совсем еще молодого юношу-солдата, и эти воспоминания Марцеллин пронес сквозь всю жизнь.

Персы

Персидская война стала, судя по всему, одним из главнейших событий в жизни Аммиана Марцеллина. Основную тяжесть воинской доли он ощутил именно там, и именно персы стали тем врагом, которому ему довелось взглянуть в лицо, мало того, именно на этой войне его жизнь неоднократно висела на волоске. Марцеллин наблюдал тяжелую и неудачную войну, приведшую к жестокому поражению, и, как человек мыслящий, пристально пригляделся к противнику, стараясь понять причины его успеха. Это чувствуется в том, насколько подробно Марцеллин рассматривает географию персидских провинций и национальный состав проживающих там племен.  Не оставляет он без внимания и менталитет персов, а также их обычаи и физические особенности.

«Среди этого множества различных народностей люди столько же различны между собою, как и местности. Чтобы дать общую характеристику телосложению и нравам населения скажу, что вообще они тонкого склада, с черноватой или бледно-желтого цвета кожей, взор у них козлоподобный, брови полукруглые и сросшиеся, бороды довольно благообразны, а волосы на голове длинные. Все они без различия даже на пирушках и в праздничные дни не появляются иначе, как с мечом на поясе. Этот обычай существовал также у древних греков и оставлен был впервые, по надежному свидетельству Фукидида, афинянами. Одеваются они, как правило, в яркие и цветные материи, и хотя спереди и с боков платье развевается по ветру, от пяток и до макушки не видно ни одного непрекрытого места на теле. К ношению золотых запястий и ожерелий, а также драгоценных камней и особенно жемчуга, которого у них очень много, персы привыкли после победы над лидийцами при Крезе.»

Нравы персов Марцеллин оценивает с выраженной объективностью, явно стараясь не превозносить врага, но избегая резких оценок: «Большинство из них склонно к любовным излишествам и с трудом удовлетворяется множеством наложниц. Педерастии они не знают. Каждый по своим средствам заключает большее или меньшее число браков, поэтому у них любовь, разделяясь между различными предметами страсти, скоро угасает. Изысканных пиров, роскоши и особенно пьянства они избегают, как заразы. 77. Только для царского стола существует у них определенный час, а для всех остальных людей часами служит собственный желудок, и по его призыву каждый съедает то, что попадется под руку, а после насыщения никто не обременяет себя излишними яствами. 78. Достойна удивления их умеренность и осторожность. Так, проходя иногда во вражеской земле через сады и виноградники, они не чувствуют желания поживиться чем-нибудь или тронуть что-либо, опасаясь яда или колдовства. 79. Нелегко увидеть, чтобы перс остановился для того, чтобы отлить воду или присаживался в стороне для естественной надобности, до того тщательно они скрывают эти и другие неприличные отправления. 80. До того они подвижны, проявляют такую легкость членов и живость походки, что их можно принять за женоподобных, но они великолепные воины, впрочем скорее хитрые, чем храбрые, и более страшные издали.»

Конечно, тут видится некоторая раздвоенность, – с одной стороны, «склонны к любовным излишествам», – с другой стороны, трезвость, умеренность в еде и законопослушание. Правда, последнее Марцеллин не медлит объяснить страхом перед «ядом или колдовством», однако это не более чем предположение, зато отлично понятно, почему Марцеллин выделяет этот момент, – очевидно, его-то соотечественников в схожей ситуации никакой «яд» бы не напугал. В целом, высоко он отзывается и о физической форме персов, опять-таки, не преминув списать воинские успехи на не вполне достойную «хитрость». Еще о национальном характере: «Они забрасывают противника множеством лишних слов, издают дикие и свирепые возгласы, велеречивы, несносны и противны; они грозятся в счастии и несчастии, хитры, горды и так жестоки, что присваивают себе право жизни и смерти в отношении рабов и людей низкого положения. Они снимают кожу с живых людей целиком или по частям. Слуге, прислуживающему или стоящему за столом, не разрешается раскрыть рот, промолвить слово или плюнуть; поэтому, когда разостланы кожи на сиденьях для обеда, губы всех сжаты. 81. Законы у них очень суровы; выделяются своей жестокостью постановления против неблагодарных и дезертиров, ужасны и другие, согласно которым за вину одного гибнет весь его род.»

Можно сказать, что несдержанность, многословность и чрезмерная шумность противоречит традиционному пониманию достоинства эллинами. Суровость законов же можно оценить по-разному. Коллективная ответственность в глазах современного человека,  –  жестокость и даже дикость, но Марцеллин не современный человек, но римлянин. В суровости наказания Рим также отнюдь не был образцом гуманизма, особенно в отношении тех же дезертиров и других военных преступников. Хотя дисциплина в легионах была уже не та, что во времена Марка Аврелия или Максимина, и децимация почти совершенно не практиковалась, римский закон был по-прежнему очень суров. Возможно, Марцеллин как раз сожалеет о некотором смягчении завещанных предками правил, о чем, таким образом, и намекает читателю (вернее, слушателю). Справедливость же суда персов он ставит даже выше: «Судьями избираются люди опытные и честные, мало нуждающиеся в чужих советах. Поэтому они смеются над нашим обычаем, по которому иной раз за спиной невежественного судьи располагаются бойкие, ораторы и знатоки права. А то, будто судья должен был сидеть на коже судьи, осужденного за неправый суд, это или выдумка давних времен, или же этот существовавший некогда обычай в настоящее время вышел из употребления.»

Разумеется, профессиональный воин не мог не рассмотреть подробно военную организацию противника. Оценку Марцеллина можно охарактеризовать как «превосходную»: «Военная организация персов, их дисциплина, постоянные упражнения в военном строю и способ вооружения, нередко устрашавшие нас, делают их грозными даже для очень больших армий. Сами они больше всего полагаются на храбрость своей конницы, в которой несет службу вся их знать. Пехотинцы, вооруженные наподобие мирмиллонов, несут службу обозных. Вся их масса следует за конницей, как бы обреченная на вечное рабство, не будучи никогда вознаграждаема ни жалованьем, ни какими-либо подачками. Столь смелый и привычный к боевым трудам народ мог бы покорить множество племен помимо тех, которые он себе подчинил, если бы его не беспокоили постоянно междоусобные и внешние войны.»

• 

Как можно заметить, Марцеллин относится к персам очень серьезно. В рассказе о них отсутствуют «лирические отступления» или сведенья, основанные на слухах. Короткая характеристика настолько похожа на сводку-донесение разведчика, что невольно возникает подозрение, – Марцеллин отлично понимает, что персы никакие не «варвары», это опасный и сильный конкурент, альтернативная Pax Romanum цивилизация, о которой желательно больше знать, и которую ни в коем случае нельзя недооценивать.

Гунны

Надо сказать, что Аммиан Марцеллин никогда не сталкивался с гуннами лично, и все сведенья о них почерпнуты им из сторонних источников. В первую очередь гунны были известны ему, как предполагаемая первопричина мощного движения на запад ряда племен, известного как Великое Переселение народов. С римлянами гунны тогда еще не вступали в контакт, однако сведенья о них постоянно доходили до Империи через германцев и персов, причем общее впечатление всех, кому довелось оказаться на пути этого могучего племенного союза, можно было охарактеризовать как потрясение. Не удивительно, что описание гуннов по этим источникам выглядит столь инфернально:

«Семя и начало всего этого несчастья и многообразных бедствий, вызванных яростью Марса, который своим пожаром сотрясает мир, восходит, как выяснено, вот к какому событию. Племя гуннов, о которых древние писатели осведомлены очень мало, обитает за Меотийским болотом в сторону Ледовитого океана и превосходит своей дикостью всякую меру. 2. Так как при самом рождении на свет младенца ему глубоко прорезают щеки острым оружием, чтобы тем задержать своевременное появление волос на зарубцевавшихся надрезах, то они доживают до старости без бороды, безобразные, похожие на скопцов. Члены тела у них мускулистые и крепкие, шеи толстые, они имеют чудовищный и страшный вид, так что их можно принять за двуногих зверей, или уподобить тем грубо отесанным наподобие человека чурбанам, которые ставятся на краях мостов.»

Среди племен, входившие в державу гуннов, были самые разнообразные обитатели Великой Степи, и не исключено, что в их числе имелись и носители весьма экзотического облика. Поэтому не стоит сходу отметать описание ритуального шрамирования и коренастого сложения отдельных представителей страшных захватчиков. Впрочем, даже с таким допущением, можно сказать, что отдельные подробности выглядят, мягко говоря, не очень реалистично: «При столь диком безобразии человеческого облика, они так закалены, что не нуждаются ни в огне, ни в приспособленной ко вкусу человека пище; они питаются корнями диких трав и полусырым мясом всякого скота, которое они кладут на спины коней под свои бедра и дают ему немного попреть. 4. Никогда они не укрываются в какие бы то ни было здания; напротив, они избегают их, как гробниц, далеких от обычного окружения людей. У них нельзя встретить даже покрытого камышом шалаша. Они кочуют по горам и лесам, с колыбели приучены переносить холод, голод и жажду. И на чужбине входят они под крышу только в случае крайней необходимости, так как не считают себя в безопасности под ней. 5. Тело они прикрывают одеждой льняной или сшитой из шкурок лесных мышей. Нет у них разницы между домашним платьем и выходной одеждой; один раз одетая на тело туника грязного цвета снимается или заменяется другой не раньше, чем она расползется в лохмотья от долговременного гниения. 6. Голову покрывают они кривыми шапками, свои обросшие волосами ноги – козьими шкурами; обувь, которую они не выделывают ни на какой колодке, затрудняет их свободный шаг. Поэтому они не годятся для пешего сражения; зато они словно приросли к своим коням, выносливым, но безобразным на вид, и часто, сидя на них на женский манер, занимаются своими обычными занятиями. День и ночь проводят они на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонившись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны. Когда приходится им совещаться о серьезных делах, то и совещание они ведут, сидя на конях.»

Собственно, и в этом отрывке присутствует доля истины, – если не толковать его буквально, и не забывать, что Марцеллин лично гуннов не видел. Нет сомнений, что гунны были прекрасными природными наездниками и были способны, как и многие другие представители кочевых культур, на длительные и протяженные конные рейды. Стоит отметить и ценную информацию о лошадях гуннов, – невзрачных, но сильных и неприхотливых степных лошадках, которые, в отличие от европейских боевых коней, могли длительное время обходиться подножным кормом. Для военного это имеет существенное значение.

В обычной для Марцеллина манере, кратко, но емко, сказано о социальной организации и военном деле гуннов: «Не знают они над собой строгой царской власти, но, довольствуясь случайным предводительством кого-нибудь из своих старейшин, сокрушают все, что попадает на пути. 8. Иной раз, будучи чем-нибудь обижены, они вступают в битву; в бой они бросаются, построившись клином, и издают при этом грозный завывающий крик. Легкие и подвижные, они вдруг специально рассеиваются и, не выстраиваясь в боевую линию, нападают то там, то здесь, производя страшное убийство. Вследствие их чрезвычайной быстроты никогда не приходилось видеть, чтобы они штурмовали укрепление или грабили вражеский лагерь. 9. Они заслуживают того, чтобы признать их отменными воителями, потому что издали ведут бой стрелами, снабженными искусно сработанными наконечниками из кости, а сойдясь врукопашную с неприятелем, бьются с беззаветной отвагой мечами и, уклоняясь сами от удара, набрасывают на врага аркан, чтобы лишить его возможности усидеть на коне или уйти пешком.»

Можно сказать, что мы видим описание типичной для многих последующих столетий тактики легкой степной конницы, принесшей кочевым народам множество славных побед.

В очередной раз стоит оценить, насколько точно и четко Марцеллин характеризует сильные стороны этой тактической доктрины, хотя знает о ней с чужих слов.

Что до «строгой царской власти», то можно понять человека городской средиземноморской культуры, который не осознает сути характерной для степи «военной демократии». Кочевое хозяйство мобильно по своей природе, и никакой «строгой царской власти» на его основе организовать попросту не возможно, – подданные в любой момент могут разъехаться кто куда, и собрать их вместе по принуждению будет весьма проблематично.  Уже через сто лет после Марцеллина Приск Панийский (Фракиец) увидит в столице Атиллы настоящий царский дворец, резко отличный от жилищ рядовых жителей (вполне оседлых, кстати) однако в IV веке гунны, вне сомнений, сохраняли высокую степень мобильности.

«Никто у них не пашет и никогда не коснулся сохи. Без определенного места жительства, без дома, без закона или устойчивого образа жизни кочуют они, словно вечные беглецы, с кибитками, в которых проводят жизнь; там жены ткут им их жалкие одежды, соединяются с мужьями, рожают, кормят детей до возмужалости. Никто у них не может ответить на вопрос, где он родился: зачат он в одном месте, рожден – вдали оттуда, вырос – еще дальше. 11. Когда нет войны, они вероломны, непостоянны, легко поддаются всякому дуновению перепадающей новой надежды, во всем полагаются на дикую ярость. Подобно лишенным разума животным, они пребывают в совершенном неведении, что честно, что нечестно, ненадежны в слове и темны, не связаны уважением ни к какой религии или суеверию, пламенеют дикой страстью к золоту, до того переменчивы и гневливы, что иной раз в один и тот же день отступаются от своих союзников. Без всякого подстрекательства, и точно так же без чьего бы то ни было посредства опять мирятся.»

В некотором роде, подчеркивая эту самую мобильность, Марцеллин рисует настоящую антитезу городской цивилизации, основанной на накоплении опыта предков, созидании и постоянстве. Но можно взглянуть на столь сильные сравнения и эпитеты иначе. Марцеллин, в отличие от многих римлян, на своем опыте познал горечь тяжелого поражения, и для него не являлось секретом, насколько теряющая позиции Империя в действительности уязвима. Учитывая, что «Римская История» в первую очередь ориентирована для публичного чтения, можно сделать предположения, что повествование о «страшных диких номадах» несет особое значение и цель, – мобилизовать соотечественников и донести до них мысль о реальных опасностях, угрожающих Риму с востока. Причем, сейчас, спустя века, очевидно, что опасность эта была ничуть не надуманна. 

Заключение

Как можно заметить, суждения «последнего великого римского историка» о варварах имеют особенности, которой лишены более ранние этнографические записки и наблюдения античности. Географические, политические и этнографические наблюдения Аммиана Марцеллина характеризуются существенно возросшей точностью, меньшим количеством откровенно фантастических деталей и достаточно четкой прагматикой поставленной цели. Если ранее римлянин мог взирать на варварский мир с недосягаемой высоты блистательной Эллино-римской цивилизации, то в IV веке н.э. автор оценивает их с позиции осознания опасности окружающего мира, и понимания угрозы, которой этот новый, беспокойный мир несет.

Труд Марцеллина по основному профилю – военно-исторический. Множество справок по сторонним наукам и предметам, которым он снабжен, несут вполне определенную цель, –  сделать более понятными для читателя особенности военных кампаний, причины тактических и стратегических решений, побед или поражений. Это, естественно, делает все эти справки беглыми и достаточно сухими, за редкими исключениями.

Но именно это и делает их особенно ценными. Деловитое, по-военному четкое изложение собственных наблюдений и обобщения сторонних источников дает нам вполне достоверную, без лишних прикрас, картину тогдашнего мира.

Военные поражения, понесенные Римом от варваров, не добавили последним симпатии в глазах Марцеллина, что выражается иной раз в категоричных оценках. Однако они же заставили его взглянуть объективно на аспекты варварской жизни, делающие их сильнее и конкурентоспособнее.

Немаловажно и то, что Марцеллин почти совершенно лишен религиозных предубеждений,  придерживаясь языческой традиции, и пренебрегая нормами усиливающегося и нетерпимого христианства.