У нас в деревне было две собаки. Не в раз, по очереди. В СССР у нас собаки не было, не нужна была, а когда пришла дерьмократия, бабушка испугалась и притащила щенка. А я на зимних каникулах был в деревне и носился с этим щенком. А когда приехал на летние, то эта собака выросла ростом с теленка. Ну, у него порода такая была дворняга овчаристая. Красивый пес, длинные лапы, черная спинка, сам бежевый. С него было много шерсти из которой получались мягкие-мягкие и очень теплые носки. Кобель, бабка назвала его Бульдог. Буля, Бульда. Это была не самая очеловеченная собака, пес был достаточно мелочным, не очень справедливым, захлебывался лаем и был достаточно злобным. Ну, дом он охранял отлично, когда к дверям подходил чужой, он яростно лаял, царапал ворота.
И вот я подхожу, он заливается от лая, я так опасливо вхожу и смотрю на него, думаю, ничего себе, вырос, пытаюсь сопоставить щенка с этим теленком. И собака тоже вдруг перестает лаять и смотрит на меня, пытаясь тоже узнать и сопоставить. И вдруг он меня узнает, он начинает скулить, махать хвостом, я кидаюсь к нему, мы обнимаемся, он лижется, ну, он с меня ростом, положил мне лапы на плечи. Такая книжно-киношная ситуация.
Основным хозяином живности в деревне был дед. Мой дед-король разговаривал с животными мысленно и жестами. Со своими и с чужими, он просто пальцем указывал им куда отойти и животные слушались. Но эмоциональным, душевным хозяином Бульдога был я. Я ходил с ним гулять в лес рано-рано, пока еще не выгоняли коров, чтобы он мог выбегаться, он бежал на мой голос сразу, когда я спускал его с поводка. Я знакомил чужих с ним, чтобы он их принимал – например, своих сестру и брата, он принял через меня.
Это был не какой-то такой умный пес, как какой-нибудь киношно-книжный Мухтар, но с этим псом можно было договариваться по-человечески.
Бульдог умер от старости. И спустя несколько лет бабка, она жила уже одна, принесла второго щенка. Я уже был взрослым тогда. Когда он был щенком, у меня был серьезный конфликт с родственниками, я не ездил в тот период в деревню. А когда начал снова ездить, второй Бульдог (бабка не заморачивалась с именами для животных – все коровы Марты, все быки – Миши, все собаки – Бульдоги, все коты – Васьки или Левы) был уже теленком. Он был той же породы, тоже злобный. Но… с ним никто не мог подружиться. Он, конечно, слушался бабку, потому что она хозяйка и кормилица, он это понимал, но с ним невозможно было подружиться. Он был мелочным и тихушным, неблагородным псом. Он брал угощение, но лаял, он выпрашивал еще и все равно кидался. Мамка, которая видела его щенком, говорила, что вот первый Бульдог был умной собакой, а второй – тупица какая-то. Ну как-то много кто пытался с ним подружиться, но все говорили, что он тупая злобная скотина.
Конечно, нет. Конечно, это просто невоспитанная собака. Никакая не тупая, не тупее первого, я уверен.
Но я вот чего подумал. С ним никто не играл, когда он был щенком. Его никто не любил, когда он был щенком. Он не знал, что такое душевная близость, не знал, что такое игривая радость. А ведь взрослому, у которого период становления прошел в одиночестве, а потом на цепи, трудно показать, что это такое. Ведь у него уже сложились определения мира.
Мой дорогой товарищ Эндрю Ваксс говорил, что если ребенок, когда протягиваешь к нему руку, закрывается от удара, то ласковыми словами и объятиями программу протянутой руки можно переписать. А вот с дяденькой в 30, который протянутую руку воспринимает всегда как желание ударить, он бы не хотел встретиться.
Его психотипажный брат, Андерс Рослунд всю жизнь тратит на 30летних дяденек, которые воспринимают протянутую руку, как желание ударить (работает в программах по реабилитации зэков), пытаясь понять, можно ли им переписать программу, можно ли их сделать частью общества и жизни.
Или если с ними щенком никто не играл, то все?
Есть много всяких присказок, мол, как слепому про радугу, мы не знаем, что теряем, нельзя тосковать по тому, чего не знаешь.
Ну, типа, представьте, что существует цвет, какой-нибудь очень красивый цвет, который дарит эстетическое наслаждение, но наше зрение его не воспринимает. Разве мы грустим по нему? Мы же не знаем о наслаждении, которое он дарит. Ну или бытовые неудобства в Европе. Им же не с чем сравнивать. Удобств-то никогда и не было. Вот если бы было, а потом отняли, как вот у нас, так мы и скулим. А когда не знаешь, то по чему грустить? Так и второй Бульдог, так и люди, у которых не случилось этого всплеска чужой красоты в детстве, ну или в период становления, у них нет этого органа душевной радости. Они умеют только в барахло. Ну, съел конфетку – вкусно. Это понятно. А поделился – невкусно, потому что съел только полконфетки.
Это удивительно, для тех, у кого этот орган человеческой радости есть. Потому что ну как, неужели у кого-то не было любимого Дяди Вани или красивой тети Люси, ради которого хотелось и в огонь, и в воду. Но, вероятно, так случается чаще, чем мы можем подумать. И потом вырастают вот такие неполноценные Бульдоги-два. И им даже не узнать о своей неполноценности и не испугаться, потому что ну мы же не пугаемся, что лишены восприятия какого-то чудесного цвета.
А я пугаюсь. Само знание об ограничениях меня пугает. Ну, мне невыносимо знать, что есть какие-то огромные пласты и спектры чего-то, которые мы не можем познать. Но я старый и я помню Реальность, как бы, я помню себя настоящим щенком. И вот мне интересно, я пугаюсь, потому что я помню и знаю, сколько красоты в Реальности, потому что со мной играли, когда я был щенком, или это возможное состояние ума, умение сопоставлять. Ну, типа, вот ты попробовал первый раз хурму, и думаешь – как же я без нее жил-то! И вот способен ли человек сопоставить этот случай со всей жизнью? Ну, типа, а вдруг есть форма отношений и чувств, которые я не знаю, а вдруг есть цвет, который я не воспринимаю, живу без него и не понимаю, как я беден без него?
Может быть все, которые якобы “сами”, просто не помнят, что с ними играли щенками, когда-то, может, не в этой жизни?
Не, я понимаю, что эти люди, которые уже выросшие псы, неполноценные, они не конченные, на них просто нужно потратить больше времени и сил, им нужно просто (ну, так-то это непросто, конечно) устроить новый период становления, и у них будет шанс получить эту новую вспышку красоты.
Но все-таки, все-таки, здесь и сейчас, с теми силами, с тем вниманием, что есть у нас, есть ли смысл возиться со вторыми Бульдогами?
Общественный смысл, понятно, есть. Потому что злобные скоты-единоличники рвутся к барахлу, чтобы заполнить дыры в душе и устраивают потом войны, разделения народов, запретительные законы, в общем, не дают жить другим, потому что не имеют жизни сами. Но вот на малом масштабе, среди людей вокруг нас, как думаете, можно переучить выросшую собаку, которая понятия не имеет, что такое душевная радость, потому что у нее не было вспышки красоты и близости щенком? Она не тоскует по ней, потому что совершенно не знает, что это такое.
Может, все эти мещане, это псы, которые так не видели радугу?
Меню