The World As They See It: Andrew Vachss
Перевела: Надежда Сомкина
И как рассказано Кену Кесегичу (Ken Kesegich)
Опубликовано в Case Magazine, осень 2004
Назвать Эндрю Ваксса человеком на задании будет преуменьшением. Почти сорок лет Ваксс, выпускник Адельбертского колледжа 1965 года, неустанно занимается одним-единственным большим делом ‒ защитой детей. Уроженец Манхэттена, Ваксс посвятил этому делу всю свою жизнь. Его ранняя карьера включала работу в реабилитационных центрах для бывших заключенных и тюрьму для малолетних преступников, и именно в этот период он пришел к выводу, который определил всю его дальнейшую жизнь: «Защита детей неразрывно связана с предотвращением преступлений». Юридическую и консультативную практику он начал вести в Нью-Йорке в 1976 году, и представляет исключительно интересы детей. Его знаменитые романы, включая серию о Бёрке, равно как документальная литература и методические пособия, проливают свет на реальность насилия над детьми ‒ и в то же время совершенствуют стратегию противодействия этому насилию. Его лекции и Интернет-сайт (“The Zero,” www.vachss.com) ‒ это дополнительный способ в борьбе с людьми, которые причиняют боль детям. По словам Ваксса, его конечная цель ‒ масштабные перемены в отношении к насилию над детьми, и изменение законов, которые предназначены для его предотвращения.
_____
Единственное, что оказывает сильнейшее влияние на мою жизнь, – это моя работа. Чем бы я ни был сейчас, меня сделало таким не только все то, что я видел, но буквально всепронизывающая ярость, которую увиденное во мне пробудило. Единственная движущая сила в моей жизни – это гнев. И происхождение этого гнева – насилие, эксплуатация, торговля и – для этого нет другого названия – истязание детей.
Без этого гнева нет ничего. Ничего. Вы можете изучить работу, которую я делаю, интеллектуально, с какого-нибудь академического расстояния – и я не говорю, что это будет по сути непродуктивно, или этого не нужно делать. Но если вы работаете в эпицентре, без гнева у вас не будет источника энергии ‒ и вы совершенно точно не сможете почерпнуть ее из «одобрения» людей, которые не хотят даже смотреть на то, что вы делаете.
Я никогда не верил в ту квази-ницшеанскую херню о том, что если долго смотреть в бездну, она будет смотреть на тебя, и если вы достаточно долго ненавидите, то сами станете тем, что вызвало эту ненависть. Я думаю, это что-то вроде ложного цинизма, который в действительности прикрывает трусость.
У людей много оправданий, чтобы ничего не делать. Некоторые говорят “Ах, человек может быть поглощен ненавистью” Разумеется, но он также может быть поглощен и любовью. Человек может быть поглощен чем угодно до такой степени, когда мы уже называем это одержимостью.
Я никогда не говорил, что занимаюсь тем, чем занимаюсь, из любви к детям. Я спокойно признаю, что делаю это из ненависти к тем, кто охотится на них. И не вижу никаких свидетельств того, что она разрушает меня. Может, я и не самый очаровательный гость на званом ужине. Может, я не веселый парень. Но всё, что я могу предъявить о своей жизни, когда умру, – так же, как кто-либо другой – это то, как изменилось место, из-за того что я был в комнате. По-моему, ненависть – неплохое топливо для машины, которую я выбрал вести.
_____
Я могу назвать конкретных детей, которые благодаря мне находятся в безопасности. Я могу сказать, что если бы не я, то в некоторых случаях детей ждала бы страшная участь. Или что дети как раз переживали страшную участь, и я был частью усилий по их спасению.
На самом деле, мне кажется, мне достается больше признания, чем я заслужил, и все из-за акцентов и внимания, которое привлекает моя работа ‒ я думаю из-за всего вместе: того, что я пишу, того, что делаю в зале суда, работаю консультантом, читаю лекции, всего этого. Люди склонны приписывать мне заслуги практически во всем.
И когда я умру, люди могут оценить каждый по-своему. Но они совершенно точно скажут: Я умер, пытаясь.
_____
Самое большое удовлетворение мне приносит наблюдать, как обезвреживают преступника. Даже больше, чем спасение конкретного ребенка. Потому что когда ты выводишь преступника из игры, ты спасаешь целую кучу детей.
Я, как правило, не остаюсь до последнего куплета. В моем обычном – вопиющем – случае «родительские права» над ребенком аннулируются, и его усыновляют настоящие люди, которые готовы его любить. Я этого уже не вижу. Я этого не делаю. Я не в целительной части нашего дела. Я в его боевой части, поэтому моя задача – доставить ребенка в руки целителей. И чувства, которые это вызывает, не сложнее, чем это: «Я сделал свою работу». Я не чувствую, что нанес нокаутирующий удар, которым бы мне повезло обладать.
Если бы вы могли согнать людей, которые причиняют боль детям ради удовольствия и выгоды, в одну комнату и дать мне оружие, достаточно мощное для того, чтобы разнести комнату в пыль, я бы лично внес его туда и подорвал, смеясь. Но у меня нет никаких заблуждений на этот счет. Единственный способ обеспечить длительные, существенные перемены – это изменить целую систему. Спасение отдельных детей это, конечно, источник удовлетворения. Но я не прибег бы к литературному творчеству, если бы не верил, что нам нужны гораздо более масштабные перемены, если мы собираемся спасти не только эту страну, но и весь наш вид.
_____
Один из самых важных уроков, которые я выучил, это насколько задешево можно купить людей. У нас выборы. Если бы вы проводили опрос и спросили «Что для вас самое важное?», все американцы дружно ответили бы: «О, дети, дети это для меня самое важное». Американцы удовлетворены этим диким пактом взаимного ненападения, которого всегда придерживаются кандидаты ‒ «Я не буду бросать тебе вызов в вопросе защиты детей, а ты не будешь бросать его мне».
В Америке вы не можете баллотироваться в президенты, пока не обозначите свою позицию в таких вопросах, как аборты, смертная казнь и налоги. Но все, что вам нужно заявить по вопросу защиты детей, это сказать «Я люблю детей». И всё. После этого путь свободен.
Поэтому один из самых важных уроков для меня – это что реальность людей сильно расходится с их риторикой. И если бы мне нужно было сформулировать важнейший урок моей жизни в двух словах, я бы сказал, что истина – это поступки.
_____
Это очень просто. Есть политики, которые приезжают в законодательное собрание пьяными и голосуют за ужесточение наказания за вождение в нетрезвом состоянии, потому что MADD (Mothers Against Drunk Driving – Матери Против Пьяных Водителей) – это мощное лобби. Оружейное лобби заставляет людей голосовать независимо от их личных взглядов.
Все лобби работают через обещания эффективного блока голосов по отдельному вопросу. До тех пор, пока не появится лобби, которое заявит, что наша единственная проблема – это защита детей, и то, как вы решаете эту проблему, будет определять наш блок голосов, в Америке не будет существенного, фундаментального изменения в защите детей.
____
У меня было много поворотных моментов, потому что я много поворачивал. Я пробовал множество разных вещей. Но я считаю, что самый по-настоящему крутой поворот в моей жизни случился, когда я работал выездным следователем по заболеваниям, передающимся половым путем [для Службы общественного здравоохранение США с 1965 по 1966 год].
Я не учился в подготовительной школе. Я был молодым человеком и, как множество молодых людей, думал, что видел все, что можно увидеть в этом мире. Я знал, что люди делали всякое с детьми. Я очень хорошо знал это, пока рос. Но первый раз, когда я встретил грудного ребенка с венерическим заболеванием ‒ и я имею в виду не наследственное заболевание, я имею в виду, которым его заразили через насильственный секс ‒ эти мелкие красные точки, которые плясали перед моими глазами, эти маленькие красные пятна ненависти, они никогда по-настоящему не исчезли. С того момента я пустился в неотступную погоню за своим врагом.
Я много раз сворачивал не туда. Я потратил время на агентства и в организациях, которые, как я думал, были преданы тем же целям, что и я. Я потратил много лет, занимаясь этим. Но даже с учетом того, что я в конце концов занялся собственным делом, как адвокат, который представляет исключительно детей, поворотный момент был тогда, в маленьком городке в Огайо, чуть меньше сорока лет назад.
С тех пор было много вещей, которые усилили мою ненависть. Ты тратишь время, работая в социальной службе, и первым делом видишь, как культура бедности, созданная правительством, отняла у миллионов детей то, что должно было быть их законным наследством, их возможностью быть полноценными американцами. Вы не сможете побывать на геноцидной войне, как я [в Республике Биафра], и не выйти оттуда с совершенно неописуемой ненавистью к людям, которые не просто дозволяют, но и на самом деле содействуют геноциду, и непреодолимым презрением к тем, кто отворачивается от этого. Вы не можете смотреть на вещи, которые я видел, без ненависти, запасы которой постоянно пополняются. Но вы не можете назвать ни одну из них поворотным пунктом, потому что не будь того, первого поворота, кто знает, что бы я сделал со своей жизнью?
Когда я пошел в юридическую школу и сказал одноклассникам, что собираюсь стать адвокатом и представлять детей, я получил только ухмылки и презрительные смешки, за исключением двух человек, которые и по сей день остаются моими партнерами. Никто этого не делает. Стоило мне объяснить, что я не собираюсь работать на правительство, меня списали со счетов, как идиота. Но я не подумал, что это препятствие, которое нужно преодолеть. Я подумал, что эти ухмыляющиеся мелкие притворно-циничные дети такие, какие есть.
Потому что к тому времени, как я пошел в юридическую школу, я уже десять лет как вышел в мир. Я видел вещи, которых они даже представить не могли. Я выжил в ситуациях, с которыми они никогда не сталкивались. Я никогда всерьез не считал юридическую школу каким-то вселенским вызовом, который нужно преодолеть. И я знал, что мог заработать себе на жизнь, став адвокатом. Пока не появились книги, я не мог зарабатывать, представляя исключительно детей, ‒ мне приходилось иногда подрабатывать защитником по уголовным делам. Но я не считал это существенными ограничениями или великими препятствиями, которые нужно преодолеть.
Когда я вижу препятствия, которые люди преодолевают ежедневно, я не считаю то, с чем пришлось столкнуться мне, таким уж колоссальным.
_____
Я знаю – потому что в одиночку судился с крупными адвокатскими конторами – что в схватке выигрывает упорство. Мне не повезло быть тем, кто может сказать “Я щелкну пальцами, и мой противник исчезнет”. Но ты можешь уделать работой кого угодно. Моей техникой всегда было бить кулаками в стену, бить, бить, бить. Рано или поздно либо стена треснет, либо ты умрешь. Это не изменилось.
_____
Когда люди говорят «Интернет изменил насилие над детьми» ‒ нет, не изменил. Он улучшил маркетинг в определенных аспектах этого насилия, но интернет это просто технология. Он нейтрален, как скальпель хирурга. Убийца может с его помощью отнимать жизни, а врач с его же помощью может спасать их. Интернет можно считать доставкой услуг, плохих или хороших, и без определения слова «услуга». Но он не изменил насилия над детьми.
Люди эксплуатировали детей ради собственного удовольствия и выгоды с тех пор, как дети вообще существуют. Если бы мне пришлось выбирать технологию, которая больше всего повлияла, например, на детскую порнографию, я бы назвал фотокамеру Полароид намного раньше Интернета. Потому что каждый раз, когда что-то позволяет людям производить этот продукт без необходимости выходить из дома, конечно же найдутся люди, которым сойдет с рук то, за что их в другом случае могли бы арестовать.
Я не считаю, что насилие над детьми изменилось. Я считаю, что изменилось количество сообщений о нем. Когда люди сегодня берут газету, они вполне вероятно прочитают о случае насилия над детьми. Я не думаю, что пятьдесят лет назад было то же самое. На самом деле, я знаю, что было не так. Так что, если вы посмотрите на статистику насилия над детьми, которой не существовало, например, в 1955 году, и сравнили бы ее с сегодняшней, вы бы сказали «О Боже, насилие над детьми переросло в настоящую эпидемию». Я предполагаю, что нет доказательств, что возросло само по себе насилие над детьми. Есть доказательство, что улучшилась технология выявления таких случаев, и возросло количество сообщений о них.
_____
Не думаю, что люди осознают масштабы торговли людьми. И я думаю, что те, у кого есть представление о торговле людьми, в большинстве своем склонны верить, что это явление, характерное для других стран. Это неправильно. Но это всегда было неправильным.
Стандартная модель фильма недели – малолетняя девочка из любящей семьи, которую по дороге в школу похищают незнакомцы, и которая проходит весь цикл, в конце концов оказываясь чьей-то сексуальной рабыней. В реальности подавляющее большинство американской молодежи, которую сексуально эксплуатируют незнакомцы, оказались в положении, где эта эксплуатация могла происходить фактически безнаказанно, из-за домашних условий.
Вы не можете сравнивать парня в лыжной маске, который выпрыгивает из фургона и хватает ребенка по дороге в школу, с хищным сутенером, который «становится другом» ребенка, сбежавшего из дома из-за инцеста.
Хватать уличных детей, хватать сбежавших детей, хватать бунтующих детей, хватать детей, которых скорее вышвырнули из дома, чем они сбежали сами, – это вовсе не редкость.
____
Да, существует педофильское лобби. Да, существуют организации людей, чья цель – уничтожить законодательную защиту детей, чтобы они могли иметь к ним неограниченный сексуальный доступ. Да, это люди, которые не прячутся под съездами с автомагистралей. Это образованные, интеллигентные, финансово обеспеченные люди, которые могут платить за лобби. И когда я говорю об этом, то слышу в ответ «Ты сумасшедший? Как ты мог придумать такое? Что у тебя за больной, извращенный ум?»
Это было до Интернета. Разумеется, люди, с которыми я работаю, были «членами» этих организаций – под другими именами, так что мы могли получить их литературу и узнать, что происходит. Мы выставляли их литературу на всеобщее обозрение. Литературу вроде «Как получить собственного приемного ребенка».
NAMBLA ([North American Man/Boy Love Association] – Северо-Американская Ассоциация за Любовь Мужчин и Мальчиков) и Необычные Желания – это примеры организаций, которые агитируют за отмену законов о возрасте согласия. Это агитационные организации, которые защищены первой поправкой, и я благодарен, что они существуют открыто. Я не благодарен, что они вообще существуют, – очевидно, если бы я мог щелкнуть пальцами и стереть их с лица земли, было бы прекрасно. Но вы должны понять, что благодаря их открытому существованию мы можем доказать всем тем, кто считает такие явления «вымышленным ужастиком», что враг существует. Очень реальный, очень опасный враг.
Раньше было то, что называлось Международным фронтом освобождения педофилов, которые, реально, публиковали список врагов, примерно так же, как как делают на сайтах против абортов. Разумеется, я был в том списке. Я не собираюсь минимизировать никакую угрозу, это не в моей природе. Но показывать людям вещи вроде этой значило дать им понять, что существует очевидный, осязаемый враг. И я бы им сказал «Вы сейчас смотрите только на верхушку айсберга. Вы смотрите на людей, которые не прячутся и выступают в авангарде своей «агитации».
Я им благодарен. Благодарен, что они выставили напоказ, например, всю концепцию «уполномоченных по правам детей», которая является самоприсужденной медалью. NAMBLA называет себя организацией, уполномоченной по правам детей: «Что хорошего в том, что у ребенка есть право сказать «нет», если у тебя нет права сказать «да»?» И говорю я вам, NAMBLA это еще предельно ручная организация по сравнению с другими. NAMBLA, например, говорит, что она против насильственных сексуальных контактов с детьми. Другие организации не против.
Мы добились определенного прогресса. Многие были вовлечены в злую, ожесточенную схватку, чтобы отделить NAMBLA от гей-сообщества. Потому что NAMBLA, которая ориентирована исключительно на мальчиков, это самозваная «гомосексуальная» организация, и она в свое время маршировала на гей-парадах. Ну, больше не марширует. Так что имел место реальный прогресс.
Существование NAMBLA позволило в перспективе показать безумную ложь, которую творят средства массовой информации. Так, например, мужчина – воспитатель детского сада, у которого был секс с мальчиком – газеты сообщали об этом как о «гомосексуальном» насилии над детьми. Будь его целью девочка, они не назвали бы это «гетеросексуальным» насилием над детьми.
Слишком много американцев верят, что гомосексуалисты – потенциальные педофилы, и в действительности педофилы – это гомосексуалы, впавшие в амок. Это не только не правда, но с этим нужно бороться, и единственный способ борьбы – предъявить суду или комитету или организации реальные доказательства.
Миф о том, что мужчина, вступающий в половую связь с мальчиком, – это гей, в отличие от хищного педофила – это эндемия. Я думаю, что этот миф повсюду. И я бы сказал, что среднестатистический человек воспринимает это именно так. Это более обычно, чем не обычно.
И конечно, если вы по каким-то собственным причинам гомофоб, то тогда подобный миф ‒ это просто божий подарок. Потому что теперь гомосексуалистам нельзя преподавать в ваших школах. У вас не будет их в бойскаутах или Старших братьях. Это способ маргинализировать целую группу людей, как Америка уже поступала со своими меньшинствами на протяжении многих лет.
Но вы всегда должны смотреть глубже, смотреть на выгоду за предрассудками. Вы всегда должны это делать, потому что, бесспорно, на свете есть невежественные люди. В отличие от глупости, невежество можно одолеть. Но нельзя одолеть торгашей. Только не торгашей. Люди, которые извлекают выгоду из всего, будь то насилие над детьми, гомофобия, расизм, война – это люди, которые стоят на пути всей цивилизации.
Так что существуют ли такие организации [как NAMBLA]? Безусловно. Могут ли они, опираясь на первую поправку, говорить, что выступают против законов о возрасте согласия? Разумеется, могут. Достаточно ли это отвратительно? Конечно. Я не верю, что подавление – это ответ для подобных групп. Я не верю, что выражение мнение нужно подавлять – я не знаю, где это заканчивается.
Я по-настоящему рад, что они действуют на виду. И они не единственные. Они не единственные во всех смыслах, у нас в стране или за границей. Вы должны быть способны доказать людям, верящим, что все эти «истории» на самом деле просто «истории».
Когда я в 1987 году написал книгу под названием «Стрега» (Strega), в ней была целая дискуссия с членом NAMBLA о том, что такое, с их точки зрения, быть педофилом. В этой книге я также написал о современной торговле людьми и порнографии с малышами. Книжные обозреватели наперебой задавались вопросом, что за извращенный у меня ум и как я мог выдумать такое? Они больше этого не говорят.
И, что весьма интересно, NAMBLA тоже написала рецензию на книгу. И конечно же, заклеймила меня фашистом и психопатом, который слишком опасен, чтобы гулять на свободе. Но при этом они признали, что портрет педофила в книге был исключительно точным и действительно отражал их взгляды и философию. И это помогло, когда кто-то говорил «Я читал эту часть книги и у тебя реально больное воображение, раз ты придумал такое», я высылал им копию «Вестника NAMBLA» и спрашивал «Серьезно?»
_____
Болезнь – это психическое расстройство. По большому счету, для болезни характерно то, что ее нельзя контролировать и она до определенной степени – и эта степень варьируется, поэтому я так осторожен с этим ‒ поддается лечению. Здесь целый простор. Никто не собирается говорить, что параноидальные шизофреники поддаются лечению, но вы можете сказать, что они реагируют на лекарства. Очевидно, что проблема в том, чтобы, когда лекарство подействует и они почувствуют себя хорошо, заставить их продолжать принимать его. Можно сказать, что обсессивно-компульсивные пациенты довольно хорошо реагируют на лечение. Однако сама суть болезни в том, что вы не выбираете болеть.
Зло – это выбор. Зло отличает именно то, что это решение. Это ни в коем случае не неконтролируемое поведение. Американцы как раз-таки путают понятия «больной» и «причиняющий боль», и их на самом деле можно понять. Если что-то по-настоящему их отталкивает, они говорят «Это болезнь!»
Так что если ты на слушаниях дела, в котором обвиняемый изнасиловал двадцать пять маленьких мальчиков, пытал их, снимал фотографии и продавал их – чем отвратительней, гротескней, невероятней, предосудительней поведение, тем больше вероятности, что присяжные придут к выводу, что только больной человек мог так поступить. Что ж, ничто не могло бы быть дальше от правды. Ничто не могло бы быть дальше.
Хищные педофилы – социопаты, и это означает, что в основе их поведения лежит полное отсутствие эмпатии, для них не существует никаких чувств, кроме собственных, и они добиваются того, чего хотят, не обремененные ни моралью, ни этикой. Это самые по-настоящему опасные люди на земле. Когда их индивидуальными предпочтениями становится сексуальное насилие над детьми и детская эксплуатация любого сорта, они действительно будут этим заниматься.
Я знаю, людям не нравится слово «зло», потому что для них оно имеет религиозный контекст. Кроме того, его слишком часто используют. Но вы должны отличать зло от «болезни», потому что больной человек не вынашивает замысел, не строит планов и не извлекает выгоду. Замысел, план, выгода. Если вы видите три этих слова, вы имеете дело не с больным человеком. Вы имеете дело со злом. Американцы уже по привычке не видят этой разницы, потому что ее сильно размыли средства массовой информации.
Мы склонны думать о хищных педофилах как о больных. И когда мы думаем о «болезни», мы думаем, что есть и «лекарство». Так что лечение педофилов, черт, это был рост индустрии в 90-х. При условии, что у вас были деньги. Если вы хищный педофил за чертой бедности, ну, тогда вы просто урод и растлитель детей. Но если вы на самом деле человек при деньгах, то у людей найдутся для вас всякого рода другие названия, понимаете?
_____
Моя практика никогда не ограничивалась только случаями сексуального насилия, и никогда не будет. На самом деле, меня задевает, когда люди концентрируют всю свою энергию только на этом. Я много писал, что, по моему мнению, самое долгое и травмирующее насилие над ребенком – это, бес сомнения, эмоциональное насилие. У всех чудовищ, которых я опросил за эти годы, в биографии было одно превалирующее обстоятельство: не сексуальное, а эмоциональное насилие в детстве.
Сейчас эти вещи редко разграничивают. Я еще не встречал ребенка, подвергшегося сексуальному насилию, но не подвергшегося эмоциональному. Я еще не встречал ребенка, пострадавшего от физического насилия, но не пострадавшего от эмоционального. При этом многие из них, особенно те, которые подвергались физическому насилию, уже давно забыли или даже – и это не та идея, которую я поощряю – простили физическое насилие. Но эмоциональное насилие изменяет их навсегда.
Одно из тех дел, которыми я больше всего горжусь, – те, которые меняют сам метод нашей работы – это когда я возбудил дело против беременной женщины, пока она была беременна, и просил суд выписать ордер, по которому ребенка забрали бы под государственную опеку сразу после рождения. Потому что я мог доказать, и на самом деле доказал в суде, что ребенку грозит более чем неминуемая опасность, если судить по ее обращению со всеми предыдущими детьми. Один за другим они подвергались самому разному насилию, хотя и никогда ‒ сексуальному. Они были необратимо травмированы. Я убедил суд, что даже час под опекой этой женщины – это риск.
Я помню одного из ее детей. Девочка была покрыта ожогами от окурков, ее заставляли пить едкие жидкости и обмазывали собственными фекалиями. С ней обращались самым ужасным образом, какой только можно представить. И все же, больнее всего ей было, когда я допрашивал мать на суде, я спросил ее «Почему вы взяли руку ребенка и засунули ее в горячую печь?» И эта женщина посмотрела мне прямо в глаза и сказала «Она не отставала от меня. Ей все время было нужно внимание. Она все время цеплялась за меня». Какие у этого ребенка шансы вырасти полноценным человеком?
Расстройства привязанности опустошают. Люди, которые выросли, постоянно слыша «Ты тупой, ты толстый, ты уродливый, ты глупый, мне следовало сделать аборт». В 1994 году я написал для журнала Parade [пишущим редактором которого он является] статью об эмоциональном насилии, на который был самый большой наплыв писем, который я когда-либо получал. Я получил тысячи писем, в ответ на одну только эту статью. И сам журнал получил – я даже не знаю, сколько. Это нашло такой глубокий отклик в людях, которым всю их жизнь говорили «Никто тебя не мучил и не насиловал, так на что же ты жалуешься?» Вы знаете, «Забудь уже об этом».
Так что идея сексуального насилия над детьми ‒ это то, что бесспорно привлекает внимание. Но оно и близко не лежит к ситуации в целом. Просто взгляните на детскую эксплуатацию. Если людям говорят, что детей эксплуатируют, они немедленно думают о сексе, так? А как вы назовете детей, которые прикованы ‒ в прямом смысле – к рабочим местам? Как вы назовете детей, которых мобилизовали, как солдат? Как вы назовете детей, которых умышленно калечат, чтобы из них получились лучшие попрошайки? Как вы назовете детей, у которых вырезают органы? Ничто из этого не является «сексуальным» насилием, но все это неописуемо отвратительно.
Дети были чьей-то собственностью с незапамятных времен. Именно поэтому вы имеете законы с лазейкой для инцеста. Во многих штатах – стыдно сказать, что Нью-Йорк один из них [обновление читайте здесь] ‒ вас на самом деле могут приговорить к гораздо более серьезному наказанию за секс с соседским ребенком, чем за секс со своим собственным. И когда люди говорят «Но как же такие законы могут существовать? Это уму непостижимо» – исторически эти законы происходят из того, что детей считают собственностью. Вы не можете сжечь дом своего соседа, но можете сжечь свой. Вы не можете рассчитывать на страховку, но вы можете сжечь свой собственный дом. Он ваш.
Я был на слушаниях многих дел, где детей избивали так, что вы бы просто в это не поверили. Если бы такие побои были нанесены соседскому ребенку, их назвали бы нападением с попыткой убийства. Но если то же самое совершалось по отношению к собственному ребенку, это рассматривали как «чрезмерное телесное наказание».
Вы можете полностью искоренить сексуальное насилие над детьми, и все равно останется настоящее изобилие ужасов, которые творят с детьми каждый божий день – и ради удовольствия, и ради выгоды.
Повышенное внимание к сексуальному насилию над детьми, как если бы это было единственное преступление, – именно та причина, почему процветают другие преступления. Потому что преступления процветают в темноте. Издаются пособия о том, как бить собственного ребенка.
О да. Именно так. Пособия, где описано, какие предметы использовать, чтобы побои были наиболее эффективны. Существуют целые клубы, посвященные радостям избиения детей. Существует оживленная торговля аудио- и видеокассет с записями того, как избивают детей. Эти записи не называют «порнографией», понимаете. И что, они предназначены для сексуального удовлетворения участников? Разумеется! Но их так не называют.
Как вы считаете, пятилетка, которая демонстрирует бикини на вебсайтах, а если вы пришлете деньги, будет принимать любые позы по вашему желанию, – вы думаете, этого ребенка не эксплуатируют?
Поверьте, я только начал. Я мог бы часами говорить о способах эксплуатации детей, даже не упоминая секс.
Проблема в том, что мне намного проще заставить людей слушать о голодающих в Эфиопии, чем обо всем этом.
____
Шелла (Shella) это книга, которая мне ближе и дороже остальных. Во-первых, это моя любимая книга-сирота. Она не входит в серию о Бёрке. И это самое откровенное из того, что я когда-либо писал. В книге нет ни одного лишнего многоточия. И не только потому, что в ней рассказана правда, эта правда, которую с тех пор уже давно подтвердили и переподтвердили.
____
Моя жизнь полна удовольствий. Я не знаю, как бы их восприняли другие. Но у меня есть мои животные, которым я предан и которые преданы мне. Я женат на женщине, которую вы не нашли бы и за тысячи лет. Мне повезло с лучшими товарищами, о которых можно только мечтать. Однако в моей жизни нет ничего, о чем я мог бы сказать, что оно не связано с моей работой.
У меня нет ни одного светского приятеля. У меня есть люди, которые мне ближе, чем братья и сестры для иных людей. Но входной билет ‒ это преданность этой миссии. У меня нет случайных друзей. У меня немного, э, типа, хобби [смеется].
Я работаю практически все время. Но я не жалуюсь. Это доставляет мне самое большое наслаждение. Я всегда надеялся именно на то, что буду способен заниматься этим.
Я принадлежу к культуре, в которой мужчина работает на двух работах. Это то, что вы делаете, верно? И в этом нет ничего особенного. Меня просто убивает, что люди думают, что Господь каким-то образом предписал нам сорокачасовую рабочую неделю. Так что я не жалуюсь. Но если бы я не работал каждый день, и я действительно имею в виду каждый день, я бы так безнадежно выбился из графика, что просто пялился бы в задание.