The Child Abuse Backlash: A Time of Testing
Эндрю Ваксс
Перевод: Святослав Альбирео
Первоначально опубликовано в «Правосудие для детей», сборник 2, № 3, 1989
В местное отделение службы опеки на горячую линию поступил звонок. Женщина сбивчиво рассказала, как ее пятилетняя дочь жаловалась, что ее отец “трогал меня в плохих местах”. Социальный работник слушала, пока звонивший рассказывал, делала подробные записи. Потом она спросила: “Мать сейчас разводится?”
Жестокое обращение с детьми, когда-то почти полностью игнорируемое широкой общественностью, стало предметом большего внимания со стороны СМИ, чем, возможно, любой другой вопрос американской истории в последнее время. Ведомая сочетанием ужаса и вины, общественность требовала действий. Поскольку этот вопрос стал модным, особенно сексуальное насилие над детьми, деньги потекли как из государственных, так и из частных источников. Интенсивные усилия в области общественного образования, в сочетании с более сложными методами “выявления случаев” резко увеличили количество таких заявлений.
Ни один человек или организация, казалось, не избежали этого. Жестокое обращение с детьми обнаружили в детских садах, детских домах, лагерях и школах. Виновные были найдены среди столпов общин: лидеры молодежных организаций, религиозные деятели, консультанты. Хорошо известные общественные деятели открыто выступали, перечисляя свои собственные обиды детства, как они говорили, чтобы общество поняло ужас заполняющий мир ребенка, под гнетом насилия. Считавшееся редким явлением, жестокое обращение с детьми, стали называть “эпидемией”.
Политики отреагировали на жажду перемен. Новое законодательство стало правилом по всей стране. Суды стали более чутко реагировать на особые потребности и особые обстоятельства детей, подвергшихся насилию, с помощью инновационных методов были разработаны интервью с детьми и “проверки на правдоподобность” их заявлений. Прокурорам, которые боялись касаться дел о жестоком обращении с детьми, опасаясь рисковать своим заветным рейтингом было рекомендовано изменить свое отношение под давлением со стороны средств массовой информации.
Но так как сильное внимание было привлечено, у криков “охота на ведьм” появилось эхо. Критики утверждали, что «истерика» относительно жестокого обращения с детьми сделала невозможным объективное принятие решения по существу таких дел, они указывали на раздутые претензии и необоснованную статистику “защитников прав детей” в качестве доказательства своей позиции.
Сегодня мы находимся в середине отрицания проблемы. Те же СМИ, которые ознаменовали новую эру в сфере защиты детей сейчас радостно отмечают закрытие известных случаев жестокого обращения с детьми и спрашивают не перегибаем ли мы палку в этих вопросах. А те, кто поддался давлению СМИ, даже быстрее чем можно ожидать, снова смотрят туда, куда говорит СМИ. Отрасль защиты лиц, обвиняемых в сексуальных надругательствах над детьми стала развиваться и обещать поистине громадные прибыли.
В результате, мы сталкиваемся с реальной возможностью вернуться в те дни, когда жестокое обращение с детьми процветало и дети страдали от равнодушия взрослых. Хрупкие успехи последних лет могут оказаться недостаточно прочными, чтобы противостоять этим атакам.
Отрицание жестокого обращения с детьми нельзя победить риторикой. Что нам нужно сейчас — это беспристрастный анализ того, как оно появилось. И если это отрицание содержит элементы истины, мы должны учесть эту истину и работать с нею.
Во-первых, следует отметить, что сторонники такого отрицания сильно ограничивают свое внимание к случаям сексуального насилия над детьми. Причина этого проста: методы, с помощью которых доказывается сексуальное насилие сильно отличаются от тех, которые используются в случаях физического насилия. В то время как «синдром избитого ребенка» в настоящее время является признанной медицинской терминологией, процесс, посредством которого производится диагноз “синдром детского сексуального совращения” по-прежнему рассматривается как околонаучное явление. И в то время как существуют разговоры о «фантазирующем» о сексуальном насилии ребенке, обвиняемым в этом насилии взрослым куда проще, чем преступникам, против которых есть рентгеновские снимки на которых видны сломанные кости детей.
Несостоятельные разговоры
К сожалению, многие защитники прав детей обесценивали случаи сексуального насилия, считая их фантазиями или игрой воображения, развивая свои такие же недоказумые теории. Например, есть те, кто смело утверждает, “дети никогда не лгут” о сексуальном насилии. Такое заявление, настолько же политизированное, насколько и те, кто создал для него контраргумент. И такое же научно безосновательное. До тех пор, пока не будет продуманного объяснения, что дети не могут «воссоздать» что-то, что лежит за пределами их собственного опыта, фраза “дети никогда не лгут” будет противоречить естественным и нормальным убеждениям широкой общественности, и, поэтому, отвергаться. В Америке, всегда будет так.
Когда защитники, например, обратили внимание общественности к вопиющим нарушениям системы правосудия в отношении несовершеннолетних, сочувствующая общественность слушала и даже поощряла серьезные изменения. Но когда идеи защитников перешли в риторическую сферу, типа “нет такого понятия, как плохой мальчик”, а ведь общественности хорошо известно, что некоторые мальчики очень плохие, как раз, то общественность потеряла уважение ко всей профессии. И перестала их поддерживать.
Таким образом, когда сторонники игнорирования насилия над детьми говорят о “промывании мозгов” ребенка рассказывающего историю о сексуальном насилии, нельзя опровергать это тем, что это невозможно, но нужно объяснять, что промывка мозгов это сложный, серьезный процесс, и что его присутствие можно обнаружить с помощью надлежащим образом подготовленного эксперта.
Подготовленные следователи
Другой вопрос, поднимают те, кто уверен, что мы зашли слишком далеко, это якобы отсутствие подготовки и знаний со стороны лиц, которым поручено расследование случаев сексуального насилия над детьми. Такие критики часто делают общее дело с профессиональными социальными работниками, которые также считают, что отсутствие специального обучения является основным дефектом в детской защитной работе сегодня.
Смежные области таят другую опасность, это процесс проверки, с помощью которого специалист определяет, страдает ли ребенок от посттравматического стрессового расстройства, известного как “внутрисемейный синдром жестокого обращения с детьми” или более просто, “синдром детского сексуального насилия”. Как правило, такой процесс проверки проводится квалифицированным социальным работником, этот процесс не является “психологическим детектором лжи”, и эксперт не сможет давать показания, был ли ребенок правдив при описании сексуальных надругательств, по его или ее мнению. Хорошо обученные специалисты смогут заявить в суде, показал ли ребенок признаки и симптомы, соответствующие тому, что он стал жертвой сексуального насилия. Часто, это только одна плитка в сложной мозаике доказательств, включающей прямые и косвенные улики — признания, очевидцы, наличие заболеваний, передающихся половым путем. Тем не менее, отсутствуют конкретные нормы, и ребенок, который является участником дела о сексуальном насилии, вероятно, будет проходить бесчисленные “проверки”, поскольку каждая сторона стремится не найти истину, а доказать свою правоту.
Родительские Обвинения
В то время как эти и другие вопросы имеют большое значение, не существует никаких сомнений в том, что игнорирование случаев насилия получает свою наибольшую помощь и поддержку от тех случаев, когда взрослый человек, по тактическим соображениям, обвиняет другого в сексуальном насилии над детьми во время развода. Подозрение и недоверчивость многих соцработников к заявлениям о злоупотреблениях, которые возникают во время развода, не трудно понять. Работники привыкли, например, что один из супругов активно защищает другого, когда ребенок рассказывает о насилии. (В большинстве случаев инцеста вся семья восстает против жертвы.) И их цинизм усугубляется, когда взрослые люди, которые активно добивались обвинения злоупотреблений в отношении своих партнеров, пока они в ссоре, затем давят на ребенка, чтобы он отказался от заявления и стремятся “закрыть дело”, когда они помирятся. Отрицать, поэтому, что взрослые будут фабриковать заявления о сексуальном насилии над детьми, чтобы одержать верх в бракоразводном процессе, это значит отрицать реальность.
Чтобы справиться с игнорированием, мы должны очистить свой собственный дом. Мы не можем и не должны пытаться остановить критику работы по защите ребенка. Но мы всегда должны стремиться к тому, чтобы критика не имела почвы под ногами, точки, из которой она будет атаковать само существование нашей работы. И мы можем добиться этого только путем непосредственных внутренних реформ в нашей деятельности.
Стандартная процедура: Расследование случаев жестокого обращения с детьми не хобби. Это не игра для любителей. Мы должны установить незыблемые минимумы компетенции во всех следственных процедурах по установлению фактов, и мы должны быть уверены в том, что специалисты придерживаются таких стандартов. Хотя понятно, что расследование не бывает лучше людей, которые его ведут, так же очевидно, что можно установить минимальные стандарты, а также, принять инструкцию, что обеспечит уровень, ниже которого ни одно расследование не должно опускаться. Способ построить систему знаний, на которую профессия (и общественность) смогут опираться это установление достоверности определенных работ. Если мы делаем одно и то же, достаточное количество раз и достигаем тех же результатов, такая система будет иметь доказательственное значение. В то время как вся психология представляет собой сочетание искусства и науки, именно научная база психологии, обеспечивает ее достоверность.
Профессионализм: правительство, которое не желает делать значительных финансовых вкладов в работу по защите детей, это правительство, которое не желает защищать своих избирателей. Все сторонники замалчивания случаев жестокого обращения с детьми, жалуются на отсутствие подготовки и уровня образования социальных работников. Некоторые из этих жалоб состоятельны. Положение, при котором есть “общие” дела, когда социальные работники просто обрабатывают документы и имеют подготовку и зарплату, такую же, как те, кто расследует и разбирает случаи сексуального насилия — смехотворно и должно быть изменено. Идея, что «подготовка для соцслужб» это просто несколько лекций (где проходной балл обеспечивается за счет простого присутствия) является равнокачественной заменой профессионального медицинского обучения также несостоятельна.
Специализация: даже вклад в обучение не будет иметь смысла, если такое «обучение» будет одинаковым для всех, кто придет учиться только ради государственной службы или стабильности. Ресурсы будут таять и таять. Службы опеки должны немедленно приступить к выявлению выдающихся личностей, наиболее подходящих для повышения квалификации — и должны предусматривать, в том числе, но не только, финансирование дипломной работы для тех, кто получает квалификацию. Конечной целью должно стать, что только сертифицированные социальные работники или те, кто работает непосредственно под их наблюдением будут проводить расследования сексуального насилия над детьми. Причины вопиюще очевидны: если мы не будем развивать кадры опытных, преданных, качественно обученных социальных работников, сочетание низкой оплаты труда, низкого статуса, и неразрешимых проблем будет способствовать явлению выгорания, такому частому в этой профессии.
Независимая оценка: ребенок, сообщивший о сексуальном насилии должен быть опрошен, или несколько раз, но если возможно, лучше только один раз. Опрос должен вести работник, выбранный случайным образом из профессионально-сертифицированной группы экспертов, у которого есть конкретная специализация, следуя установленным протоколам, и имея полномочия выступать в качестве свидетеля-эксперта в суде. Эксперты этой сферы не должны быть государственными служащими той геозоны, где они выступают экспертами. Интервью должно быть записано на видеопленку, чтобы все стороны могли иметь к ней доступ, в ходе предстоящих разбирательств, независимо от того, дойдет или нет дело до суда. Если обнаружится синдром жестокого обращения с детьми, ребенок должен быть передан для терапии другому члену группы. Эта процедура должна применяться даже в том случае, если заявление о сексуальных надругательствах делает сторона, находящаяся в бракоразводном процессе. Это нужно для того, чтобы предотвратить закрытие таких дел, если взрослые договорятся мирно. Это также позволит избежать попыток подкупа другого эксперта, с целью объявить первый диагноз «недействительным» под видом предоставления терапии. Также, это будет препятствовать предпринимательству среди тех, кто считает себя “оценщиками”. Ни один профессионал не хотел бы быть открытым для удара от своих собственных клиентов. Ни один судебный процесс с участием сексуального насилия в отношении ребенка не должен становиться сражением экспертов, за награду от одной стороны процесса, которая хотела бы держать у себя лучших “наемников”. Если вопрос уже поднят, стороны могут налагать вето на одного конкретного эксперта, и любой член комиссии может быть исключен при должных основаниях, таких как конфликт интересов.
Еще один важный момент об “оценке”. Слово часто используют, но мало понимают. Настоящая оценка включает в себя расследование, и имеет терапевтическую и доказательную ценность. Это две совершенно разные юридические области, дети, нуждающиеся в профессиональной защите и те, против кого выдвигаются обвинения. Если проверка используется (как это должно быть) в качестве составной части каждого расследования сексуального насилия над детьми, она исключает некоторые цели, и включает в себя другие. Таким образом возникают два жизненно важных преимущества. Во-первых, оценщик не является “свидетелем стороны” больше, чем любой другой следователь. Таким образом, любой вопрос о предвзятости или предубеждении будет оставлен в суде первой инстанции, и не будет никакого основания для ныне популярных требований «вторичной» оценки. Во-вторых, терапевтический процесс начнется для детей задолго до любого судебного решения. Это особенно важно тогда, когда разрыв между обвинением и судом часто составляет много месяцев.
Пусть даже “следователи”-оценщики будут из тех, кто приглашается в качестве экспертов в суд, это еще более исключает возможность статуса “свидетель стороны”. Поэтому все оценщики, сначала должны поработать следователями. Некоторые из них будут склоняться к терапевтам-психологам, другие к сбору доказательной базы. Обеспечение объективности с самого корня расследования случая, это вопрос фундаментальной справедливости и эффективности, даже самые ярые сторонники замалчивания таких дел не имеют права отказаться от достижений таких целей.
Цель анализа: действительно ли, что “90 процентов заключенных подвергались жестокому обращению в детстве” или что “каждый пятый ребенок в Америке подвергается сексуальному насилию, прежде, чем достигнет 18летнего возраста”? Есть ли корреляционная связь между жестоким обращением с детьми и последующим преступным поведением в подростковом и во взрослом возрасте? Исследование этих и связанных с ними данных имеет самое важное значение для будущего этой страны. Такие исследования должны быть надлежащим образом профинансированы и приняты независимо от политического строя.
Единство цели: нет смысла в проведении одновременных независимых расследований, которые вносят только территориализм и противоречивость. Многочисленные исследования неизбежно означают несколько опросов ребенка, что способствует эффекту «рассеянности», и наверняка, заставит жертву замолчать, в последних отчаянных попытках остановить боль. Является ли расследование по факту сексуального насилия над детьми уголовным или гражданским, методы должны быть одинаковыми. Сотрудники полиции и социальные работники должны многому научиться друг у друга, и этот процесс должен начаться сразу. Целью должно стать создание единой объединенной команды, которая делает свои выводы, известные одновременно полиции и органам опеки.
Независимое представление интересов ребенка: ребенок в случае сексуального насилия имеет свои собственные потребности и законные интересы явно отдельные от любой из сторон взрослых. Если мы оправдываем фальшь, разрешая одной из сторон нанять юриста для представительства ребенка, мы испортили этот процесс необратимо. “Наилучшее обеспечение интересов ребенка” хорошая фраза (и все ее говорят, при любой детской защитной тяжбе), но каждая из сторон всегда будет иметь свое собственное эгоистическое представление о том, как должно закончиться это дело. Единственным жизнеспособным решением является государственный опекун, назначенный независимо от сторон, участвующих в тяжбе.
Работа по защите детей достигла значительного прогресса за последние несколько лет. Но и политика игнорирования распространяется все сильнее, и органы опеки не могут бороться с «заботой» или благочестивыми прокламациями праведности. Реформы, предлагаемые уже давно, назрели, но они не должны отвечать каждому критику. Предлагаемая независимая группа специализированных интервьюеров, будет добиваться права представлять детей в судах. Реформы, однако, отделят тех, кто искренне обеспокоен шатающейся лодкой, от тех, у кого есть личный интерес ее раскачивать.
Эта политика игнорирования дел жестокого обращения с детьми – проверка для всех нас. Для того, чтобы пройти ее, мы должны ответить на критику инновациями и реформами, в результате чего, личный интерес критиков проявится для всех. Когда мы станем вести защиту детей с помощью настоящего профессионального поиска истины, только преступники будут опасаться последствий.