Дороже всего

Меня зовут Амброзиус, и моя история начинается с момента, когда отец отвез меня в Волшебную Академию господина Клекса. В этой академии всего один преподаватель – сам господин Клекс, – и очень много учеников. Правда, старшие ученики все-таки выполняют роль учителей, хотя ими не считаются. У господина Клекса есть говорящая птица – Матеуш, это его магический помощник, именно он выполняет все поручения и следит за порядком. Я быстро стал там лучшим учеником, а затем и любимым.

Нас с Амброжи, – так зовут господина Клекса, вскоре он попросил меня называть его по имени, да, нас зовут одинаково, только произношение разное, моя мать была итальянкой, как говорил отец, поэтому мое имя из латыни, а его из западнославянского – объединяла любовь к знаниям.

Так интересно было сидеть с ним на крыше Академии и слушать сказки звезд, обсуждать эксперименты и историю волшебных наук. Я замечал, как тепло смотрят на меня его глаза, и от этого у меня теплело на сердце. И еще становилось почему-то немного больно, тоже там, в сердце.

Мы много смеялись. Видимо, это было странно, потому что я слышал, как другие ученики, в том числе старшие, которые знают господина Клекса очень давно, с изумлением обсуждали, насколько он стал веселее.

Все больше и больше мы проводили времени вместе, иногда так случалось, что мы засыпали рядом, утомленные обсуждениями.

Я провел два счастливых года в Академии, сопровождая учителя во всех его путешествиях и приключениях.

А на третий год, в начале занятий, в золотисто-алом октябре, отец приехал навестить меня. Господин Клекс хвалил меня, а отец как будто был недоволен. Нет, он радовался, довольно кивал на каждую похвалу, но я видел, как зло он смотрит на меня и как-то странно на господина Клекса. Отец на меня никогда раньше не злился. Он всегда говорил, что я лучшее, что он сделал в жизни. И когда отец собрался уезжать, я пошел проводить его.

– Ты злишься на меня, отец? – спросил я.

Он какое-то время молчал, словно пытался справиться с гневом. По чувстведению я тоже лучший.

– Нет, – грустно и презрительно процедил он наконец.

– Я стараюсь изо всех сил, – не зная, что сказать еще, уверил я.

– Я вижу. Ты… ты… молодец, – отец остановился, внимательно всмотрелся в мое лицо, провел по щеке ладонью, отвел руку, сжал ее в кулак, разжал и быстро ушел.

Это была ревность. Но я не понимал, к кому и почему мог ревновать отец. А мне стоило было подумать – кого. Но я был очень молод. И вся палитра чувств людей не была меня понятна.

Почему-то после его визита Амброджи стал хандрить. Иногда. Он часто задумывался, он и так-то рассеянный, наш учитель, а теперь его периоды глубокой задумчивости посреди разговора стали сильно чаще. Иной раз, он пытливо вглядывался в меня и словно хотел что-то сказать, но не мог.

Как-то мы сидели на крыше, и Амброджи снова посмотрел на меня, как будто не решался сообщить мне какие-то плохие новости. Тогда я взял это на себя.

– Амброджи, – окликнул я его, и он прикрыл глаза, словно ему стало больно. Но я продолжил, – ты что-то хочешь мне сказать, я вижу, но не решаешься. Что-то случилось?

Господин Клекс вздохнул и покачал головой.

– Амброзиус, ты стал моим любимым учеником. Ты знаешь, как я люблю и ценю тебя. Ты стал мне той радостью, о которой мечтает каждый учитель, да и каждый человек.

– Но? – кивнул я.

Он снова кивнул, протянул ко мне руку и отдернул ее.

– Когда-то давно, я был намного, намного моложе, хоть и старше тебя, у меня был ученик. Очень умный, тоже красивый, чем-то он был похож на тебя, только… не такой высокомерный.

Я сдержался и только кивнул. Да, меня считают высокомерным. Я не очень общительный, не очень веселый. Но очень красивый. Я знаю это, потому что я часто это слышу. Сам я, конечно, привык к своей внешности. Не знаю даже как вам ее описать, у меня холодная красота, тонкие и четкие черты лица, матовая кожа, темно-синие глаза, светлые волосы до плеч и черные брови и ресницы. Я стройный и кажусь высоким, потому что очень статный.

– И что с ним случилось?

– Он возгордился, перешел на сторону зла, украл у меня сакральный свиток в комнате Тайн, и вызвал сюда опасное зло. Я разозлился, тогда нам удалось справиться с темными силами, и я сказал, что таким, как он, нельзя быть волшебниками. Он сказал, что я пожалею. Что он отнимет у меня самое дорогое. И ушел из Академии. Все эти годы у меня не было ничего дорогого, не просто самого, а вообще, мало-мальски дорогого. А теперь… я чувствую, что, чтобы защитить тебя, я должен тебя оттолкнуть. Но когда я это сделаю, я не смогу жить дальше. Амарас, так его звали, победил.

– Неужели он единственный за столько лет, кто угрожал тебе? – удивился я, – И поэтому ты веришь обиженным словам?

– Нет, конечно, не единственный, но со всеми остальными я так или иначе уладил дело, а его я найти не смог. Не думай, что я не искал, искал. И все это время ищу, но никаких следов Амараса нет ни в одном из волшебных миров.

– Может, он умер давно, – пожал я плечами.

Я понимал беспокойство учителя, и оно мне льстило, конечно, но я всерьез не воспринимал старую угрозу.

– Нет, его нет в мире мертвых, я проверял.

– Может, он и забыть забыл о тебе.

– Хорошо бы, но я не могу тобой рисковать, ты понимаешь меня? – ласково спросил он, – ты стал мне дороже всего.

У меня вдруг закружилась голова, я почувствовал какой-то толчок, словно меня ударили, и тело перестало слушаться. Я видел как Амброджи поймал меня, видимо, я упал, слышал как он зовет меня, но я не мог ответить.

Учитель перенес меня в свою комнату, уложил на постель, не переставая меня звать. Я слышал и хотел ответить, но не мог. Вернее, я отвечал, но он меня не слышал, я словно смотрел на все со стороны и не мог управлять телом.

Я не знаю, сколько прошло времени, Амброджи почти все время проводил у моей, вернее у своей, постели, тормоша меня и пытаясь применить все заклинания, которые знал.

А я все видел, все слышал, но не знал как ему помочь. Иногда я мысленно гладил плачущего учителя по плечу или по тонким, словно запыленным, волосам. Иногда мне даже казалось, что он чувствует мое прикосновение, по крайней мере, он оборачивался туда, где мысленно я его касался.

Матеуш, умный скворец Амброджи тоже постоянно был тут, обычно, когда учителю нужно было оставить меня, чтобы найти новое заклинание или отлучиться по делам Академии, Матеуш был рядом. Он разговаривал со мной, пытался меня уверить, что господин Клекс обязательно найдет средство, которое меня вылечит.

А потом я услышал разговор Амброджи и Матеуша.

– Я не знаю, что делать, Матеуш, придется сообщить его отцу, – растеряно сказал Амброджи.

– Я уже знаю, – услышал я голос отца.

Он оказался в комнате, в своей черной мантии, отец у меня судья, поэтому часто носит черную мантию, даже вне работы. В сказочных городках часто к судье приходят и без записи. По крайней мере, к моему отцу приходили.

– Господин Абракс, к сожалению, ваш сын болен, и я не могу его вылечить. Но я делаю все…

– Все? – зло перебил отец, – да, конечно, все. Потому что мой сын самое дорогое, что у тебя есть?

Матеуш пронзительно вскрикнул. И Амброджи все понял. Да и я все понял.

Господин Клекс устало опустился на постель и невольно накрыл мою ладонь своей.

– Ты навел заклятье на собственного сына, чтобы отомстить мне, Амарас? – спросил учитель.

– Сына? – рассмеялся отец, – да, а что такого? Да что ты в него вцепился? Разве ты не видишь, что это кукла!

– Кукла? – непонимающе переспросил Амброджи и посмотрел на меня.

– Кукла, обычная оживленная кукла! – он кинулся к постели и ударил меня по лицу тростью.

Я сжался, но ничего не почувствовал.

Амброджи закричал и кинулся на отца.

Я как-то глухо удивился. Кукла? Как я могу быть куклой? Я же мыслю, я думаю, я чувствую, я желаю. Разве куклы так умеют? А если умеют, значит, все куклы ничем не отличаются от людей.

На молочной щеке появилась рваная трещина, Амброджи прижимал мое тело к себе, а я растеряно наблюдал. Я не чувствовал его объятий, но у меня разрывалось сердце, потому что я видел, как он страдает.

– Ты, зазнавшийся сумасшедший! – прошипел отец, – я долго ждал, учился, ты не представляешь, в каком аду я побывал! Я решил создать для тебя самое дорогое, я ведь хорошо тебя знал, знал, что ты любишь, и я создал для тебя куклу, такую, которую бы ты мог полюбить. И у меня получилось. Ну, что ты чувствуешь, что ты чувствуешь, Амброджи Клекс, теперь, зная, что самое дорогое, что у тебя есть, это треснувшая кукла?

– Но… но зачем? Зачем, Амарас? – с болью спросил учитель.

– Я любил тебя. Я хотел добиться твоего расположения, хотел, чтобы ты оценил меня. Я так восхищался тобой тогда, а ты… а ты не замечал меня.

– Но ведь ты был моим любимым учеником! – возразил Клекс.

– Это все слова. Ты никогда не сидел со мной на крыше, как с этой тупой куклой! Никогда не смеялся со мной! Это все мои знания, это все мои интересы, которые я вложил в него! – Амарас вырвал мое тело из объятий учителя и швырнул в угол.

Я снова сжался, но ничего не почувствовал, а Клекс оказался в углу раньше, чем я упал и бережно поймал меня. Отец усмехнулся.

– Я оставлю тебе эти черепки. Того демона я вызвал, попросить у него, чтобы ты полюбил меня.

– Но это был демон ярости! – удивился Амброджи.

– Я перепутал, – пожал плечами Амарас, – я думал, что все демоны одинаковые. Но я не успел у него ничего попросить, ты и твоя дурацкая птица вмешались. А потом ты меня выгнал.

– Конечно! Ты же нарушил правила!

– Правила… правила для кукол. Амброзиус не будет нарушать правила, – Амарас рассмеялся.

Амброджи покачал головой.

– Амарас, я не знаю… не знаю, что сказать. Я не хотел тебя обижать, никогда, я не понимаю, откуда в тебе столько…

– И никогда не понимал. Теперь, может, поймешь. Когда поставишь это чучело на постамент. Я отключил его. Все это время, я все слышал и видел, все, о чем вы говорили, все, что вы делали. Это я приказывал ему, что тебе отвечать, как тебя касаться… как тебя любить… – тише сказал Амарас, – Это все время был я. Только идеальнее.

Я изумился. Я совсем не чувствовал, что мне кто-то приказывает как-то отвечать, я помнил, что говорил и я сказал бы это и сейчас. Но если я кукла, если отец все это время говорил за меня, если он все делал за меня, почему сейчас мои мысли не останавливаются? Ведь он меня отключил.

Я задумался. Действительно, я никогда не болел и никогда не испытывал боли. Мне все легко давалось, я быстро учился. Мое тело было ловким и сильным.

– Амарас, я думал ты обезумел тогда, – горько сказал Амброджи, он аккуратно положил мое тело на постель и шагнул к отцу.

– Я и обезумел, – прошипел Амарас.

– Но… право же, у тебя не было на то причины! Ни одной! Ты был… дорог мне, – голос учителя дрогнул.

– Но не дороже всего!

Учитель вздохнул. Амброджи Клекс никогда не лгал.

– Возможно, ты не дал мне шанса, Амарас, – сказал волшебник.

– Ну, я учился у тебя гораздо дольше, чем Амброзиус.

– Ну, ко встрече с Амброзиусом и я кое-чему научился, Амарас, тогда я не знал, каково это, ценить людей. Долгие годы одиночества научили меня этому. Может… долгие годы потери, тебя.

– Не лги мне! – яростно зашипел Амарас.

– Зачем мне лгать? Ты ведь все сделал, отомстил, – Амброджи хотел погладил меня по треснувшей щеке, но сдержался и отвел руку. – Пойдем на крышу, Амарас, поговорим еще. Теперь, когда я знаю об этом страшном недоразумении, может, мы сможем все исправить?

Отец закрыл глаза, словно ему было больно, мотнул головой и кивнул, посмотрев на учителя.

– Хорошо.

И они ушли. А я остался, потому что я не знал, могу ли я отходить от своей куклы.

ХХХХ

Амарас смеялся сквозь слезы.

Он и учитель сидели на крыше, разговаривая, пытаясь наверстать долгие годы глупой разлуки.

Я стоял рядом. Но они меня не видели. Отец – по привычке я продолжал называть его так, – говорил, отвечал, рассказывал. И я кое-что заметил. Он говорил не так, как я. Я бы отвечал не так. То есть, конечно, отец рассказывал про тот опыт, которого у меня не было, но то, как он рассказывал, это было совсем иначе. Он не я! Он не приказывал мне! Но как предупредить Амброджи?

И тут я увидел, увидел ясный взгляд учителя, он грустно смотрел в мою сторону, он не видел меня, но смотрел прямо на меня. Влюбленно и грустно.

– Амарас, – вздохнул учитель, касаясь руки отца.

– А потом я… да? – прервался тот, просительно глядя на Амброджи.

Учитель вздохнул.

– Амарас, ты останешься в Академии?

Отец замер.

– А ты… ты этого хочешь?

Амброджи вздохнул.

– Я никогда не хотел, чтобы ты уходил.

Амарас улыбнулся.

– Так и что ты? – вежливо улыбнулся Амброджи.

– Потом я перенес друидов в тот новый лес, и он зацвел. Так что в том мире теперь все хорошо…

ХХХХ

Амброджи сидел на своей постели и касался моей разбитой щеки.

«Амброзиус, Амброзиус, как же так, где же ты сейчас? Куда девается искра жизни?» – думал Клекс, а я все слышал! Слышал, как он думает.

«Амброджи, я здесь!» – попробовал я. Ведь если я слышу его мысли, может, и учитель сможет услышать мои?

Клекс резко обернулся, но снова вздохнул и посмотрел на тело куклы… на мое тело! У меня не было другого. И какая разница, сделано оно было магом или рождено человеком? Не тело делает человека человеком!

«Амброджи, если ты меня слышишь, дай знак, ну… потри ладони!» – снова попробовал я.

Наверное, призраки или кто там, кто теряет вот так тело, в таких случаях говорят, что им отчаянно хотелось жить. Я не чувствовал отчаяния. Я просто хотел к человеку, который любил меня. Я не знал, тогда еще не знал, что я его тоже люблю. Но я хотел к нему.

Учитель посмотрел на свои ладони и неуверенно их потер. Я вскрикнул от радости.

«Тебе не кажется, Амброджи, я здесь, я правда здесь! Я видел вас с отцом на крыше, я вижу тебя, но…»

– Амброзиус? – вслух окликнул Клекс и, поднявшись, огляделся.

«Да-да! Я слышу твои мысли! Я в комнате, стою напротив тебя. Я не знаю, как управлять этим телом. Куклой, как сказал отец. Но я здесь!»

«Мальчик мой…» – подумал Амброджи и захрипел, сглатывая слезы, – «Я верну тебя, подарю тебе новое тело»

«А, может, не нужно? Может, я научусь говорить и касаться тебя без тела? Может, есть магия, которая сможет научить меня материализовываться по желанию?»

Амброджи хлопнул себя по лбу.

– Ну конечно! Я совсем от горя спятил! Конечно, есть! Мы сейчас же начнем заниматься!

«Тебе нужно поспать, Амброджи. Завтра начнем»

– Завтра может не наступить! – буркнул учитель.

«Наступит, всегда наступало», – попробовал я рассмеяться. Не получилось.

Амброджи прошел в ванную, вернулся раздетым и лег в постель. Я никогда не видел учителя без одежды. Все это время, пока я был без сознания, спал у себя в кабинете, оставив мне свою постель. Меня охватило легкое смущение. Я не знал, что делать, лечь рядом? Но я не знал как. Я даже не понимал, стою я или сижу.

Учитель обнял куклу, поцеловал в разбитую щеку и закрыл глаза. А я не умел спать. С тех пор, как отец отключил мое тело, я всегда бодрствовал.

Я попытался подойти к окну, чтобы хотя бы сесть на подоконник, или создать иллюзию для своего разума, что я сижу на подоконнике.

Разум – это ведь единственное, что у меня осталось. И Амброджи.

В комнате появился учитель. Не знаю, как лучше это объяснить. Он лежал на постели и стоял в комнате.

– Амброзиус! Я так и знал! Я не был уверен, что получится, но я всегда подозревал, что сон – это отделение души от тела.

Клекс бросился ко мне и крепко обнял. И я почувствовал!

– Мальчик мой! – волшебник смотрел мне в глаза, гладил лицо, особенно ту щеку, которая была разбита у куклы.

– Тут тоже рана? – спросил я, касаясь щеки.

– Нет, – улыбнулся и помотал головой Амброджи, – ну вот мы и вместе. Теперь нужно сказать Матеушу, чтобы присмотрел за Академией. Или Амарас пусть забирает Академию. А я останусь с тобой, здесь.

– Но ведь отец снова разозлится и снова сделает что-нибудь глупое и опасное, – сказал я.

– Хм, ты прав, я так обрадовался, что снова обрел тебя, что совсем потерял голову. Как же нам поступить, – Амброжи сел на подоконник, притянул меня к себе, и задумался, гладя меня по волосам.

Наверное, по волосам, тут я не уверен, хотя учитель выглядел привычно, разве что существенно моложе. Если у него есть волосы, то у меня тоже должны быть.

– А я так же выгляжу, как… как кукла? – спросил я.

– Что? – встрепенулся учитель, поглаживающая рука замерла, – не знаю, то есть да. Да. Только лучше.

И он снова погрузился в раздумья.

– Я не успел полюбить его, но успел полюбить тебя. Такая странная задачка. Но если бы я полюбил его, то он бы не создал тебя, и я бы тебя не узнал, брр, мороз по коже от одной мысли об этом, – бормотал учитель. – Но если бы он не успел полюбить меня, то он бы тоже не стал тебя создавать. Значит, так, как случилось – правильно. Но что же делать с ним? Я же не могу его полюбить, я же уже полюбил тебя.

Я тоже думал. Я никогда не относился к отцу тепло, но я не относился к нему и плохо. А сейчас мне стало его жаль. Он всю жизнь, все эти годы умирал от боли, потому что любил учителя без возможности на ответность. И в меня он вложил всю свою любовь. Все лучшее, чтобы Амброжи полюбил меня. И у него получилось. И Амарас хотел убить не меня, а свою любовь. Получается, я и есть любовь отца к учителю. Чистая. И меня нельзя убить, потому что любовь нельзя убить, если это любовь. Наверное, поэтому, когда Амарас, отец, отключил куклу, я остался. А Амброжи любит меня, потому что, получается, ему нужна любовь Амараса.

Клекс нахмурился. Я совсем забыл, что он слышит мои мысли.

– Мальчик мой, – он отстранился и посмотрел мне в глаза, – ты хочешь сказать?..

Учитель помотал головой и порывисто прижал меня к себе.

Наверное, это было бы красиво, если бы я растворился, став этой самой чистой любовью, связывающей этих двоих – отца и учителя. Но я не собирался растворяться. Я уже ожил. У меня есть свои желания и свои чувства, иначе бы я чувствовал то, что чувствует отец, но я даже не знал, где он сейчас – спит или нет, больно ему или радостно. Значит, я не связан с ним. Может, любовь отца просто пробудила меня? Позвала?

– Амброзиус, как бы то ни было, кем бы ты ни был, я не собираюсь тебя терять, – тепло и уверяюще сказал Клекс. – именно тебя. С тобой у тебя нет никаких вопросов и никаких сомнений. Я не знаю, что делать с твоим отцом. Я никогда не думал, что закон двойственности непреложный. Да я бы не был волшебником, если бы думал, что есть непреложные законы. Если уж и говорить о каком-то незыблемом правиле, то это будет – делай как можно больше людей как можно более счастливыми. И береги то, что тебе дороже всего.

Последнее учитель пробормотал смущенно.

ХХХХ

И вот побежали странные дни, Амброжи проводил время с Амарасом, рассказывал ему про Академию, постепенно отдавая полномочия, и два-три раза в день уходил спать. Чтобы прийти ко мне. А однажды Амарас проник в спальню учителя, увидел, что кукла все еще лежит на постели и разбил меня. То есть куклу, конечно. Потом он сел над осколками и заплакал.

Я знал, что Амброджи разозлится. Так и случилось, учитель вбежал и сразу закричал.

– Да что же с тобой не так?! Почему ты всегда, всегда выбираешь разрушать! Я учил тебя созидать! Может, именно поэтому мы не можем стать близки! Тебе сначала самому нужно научиться любить! Любить! А не хотеть! Любить! А не причинять боль тому, кого ты называешь любимым! Как можно, как можно? Уходи, иди в свою комнату!

– Ты все это время спал с этой чертовой куклой! – разозлился Амарас.

Я погладил Амброжи по плечу. Учитель почувствовал и мягко повел плечами, резко успокаиваясь. Он тяжело вздохнул и опустился на постель, перебирая черепки.

– Дурак ты, Амарас, ты вложил в Амброзиуса свою любовь, а теперь пытаешься избавиться от него. Получается, что ты пытаешься избавиться от любви ко мне, но злишься почему-то на меня. Тебе нужен курс лечения. Конфеты радости, витамины дружелюбия… – Амброжи перечислял свои обычные добрые вошлебинки.

– Ничего мне не нужно, я уйду! Уйду и забуду тебя!

– Ты уже уходил, – грустно сказал учитель.

– Тогда все было по-другому!

Амброжи махнул рукой и посмотрел в сторону.

– Ты должен понять, что значит иметь что-то, что дороже всего.

– Ты мне дороже всего! – запальчиво крикнул Амарас.

Амброжи медленно покачал головой.

– Нет. Я не дороже тебе злости, не дороже ревности, не дороже себялюбия.

– А та чертова кукла тебе, значит, была дороже всего? – отец так и продолжал называть меня куклой.

– Почему – была? – вскинул свои ясные глаза на Амараса Амброжи.

Амарас сжал кулаки и челюсти.

– Вот что, мальчик мой, – сказал волшебник, не дав ученику сказать очередную глупость, – ты можешь уйти, можешь остаться, я, как и тогда, не гоню тебя. Но пока ты не научишься любить, я не смогу тебе ответить. Я понял, почему я не мог решить эту задачу. Любовь – всегда ответна, когда это любовь. Поэтому, как только ты меня полюбишь, я тебе смогу ответить. Но не раньше!

Закончил Клекс знакомо и строго.

Амарас зло посмотрел на Амброжи и учитель продолжил:

– Иди, Амарас, мой любимый и несчастный ученик. Я буду тебя ждать. Волшебники не стареют. Поэтому, я верю, что я тебя дождусь.

Учитель отвернулся и начал бережно собирать черепки разбитой куклы. Отец издал какой-то раненый звук, то ли стон, то ли крик и выбежал из комнаты. Амброжи молчал, он несколько раз начинал что-то говорить, зная, что я слышу, что я здесь, рядом, но осекался. И мысли у него были просто ярким калейдоскопом, который, Амброжи знал, мне очень нравится. И я знал, что он так старается скрыть свои мысли.

Мой старый и вечный волшебник аккуратно сложил черепки, посыпал их каким-то порошком и кукла снова стала целой. Амброжи провел ладонью по шраму на щеке и тот тоже затянулся. Теперь казалось, что я сплю, по крайней мере я так себе это представлял.

– Ну вот, – удовлетворенно отозвался учитель, отправил весточку Матеушу, что он приляжет после обеда, и устроился на постели.

– Зачем ты собираешь эту куклу, я же не смогу в нее вернуться? – спросил я, когда он оказался рядом.

– Конечно, можешь, – Амброжи улыбнулся. – теперь это моя кукла… вернее, твоя. Но теперь это я ее создал, Амарас ее разбил. Он больше не имеет к ней отношения и не может ею управлять.

– Теперь ты можешь ею управлять? – улыбнулся я.

Но Амброжи покачал головой.

– Нет, не могу. Я не стал делать так, чтобы кто-то мог ею управлять, кроме тебя. Поэтому ты можешь пользоваться своим новым телом, когда захочешь.

– Но я не знаю как.

– Мы будем учиться!

И мы учились.

ХХХХ

Кукла мне не была нужна, я решил учиться материализовываться. Но иногда я пользовался ею, ради Амброжи. Когда он не спал, но хотел меня обнять. Я не мог ему отказать в этом.

Амарас был и в Академии, и нет. Он приходил и уходил. Иногда надолго, иногда на несколько месяцев, потом возвращался и закрывался в волшебной библиотеке.

Только Матеуш знал, что я жив. Скворец так же сильно радовался за Амброжи, как сильно переживал за него, когда думал, что я умер. А я все думал, как же так сложилось? Почему я не остался куклой, почему я ожил? Ведь отец не хотел этого, он хотел, чтобы кукла просто несла все лучшее, что в нем есть. Разве может любовь кого-то к кому-то стать отдельной личностью? Ведь это я виноват. О, я столько прочитал волшебных историй! Я знаю, как должно было случиться. Отец должен был признаться Амброжи, тот повиниться и перенести свою любовь ко мне к нему, потому что я должен быть им, Амарасом. Но я не он. И поэтому любовь Амброжи принадлежит мне. Но не вмешался ли я не в свою историю. Клекс учил нас всех, что это самое страшное, что только может случиться с человеком или даже волшебником – вмешаться в чужую историю. Даже с богами такое иногда случается. Говорят. Сам-то я почти все, что знаю, знаю из книг. Получается, что я выкинул его из истории, и ему теперь ничего не останется, как пойти и выбросить из истории кого-то еще и начнется такая ужасная путаница лжи! Мне нужно уйти, но как я уйду? Амброжи не хочет жить без меня. Я ему дороже всего. А мне? Что мне дороже всего? Я бы назвал учителя, но кого я знаю, кроме него? Я и не хочу никого знать, но и это неудивительно. Нельзя хотеть того, чего не знаешь. Слепой не грустит о радуге, а глухой о музыке. Но если я скажу Амброжи про это, я разобью ему сердце. Мне бы на его месте это разбило, если бы то, что дороже всего, мне сказало, что хочет поискать что-то еще дорогое, чтобы сравнить.

И тогда я решил.

ХХХХ

Отец сидел в библиотеке за столом, спрятав лицо в ладони. Худой и изящный, закутанный в свою черную мантию – его и здесь донимал своими распрями сказочный люд. Я вошел, управляя куклой.

– Что? Ты? – с ненавистью воскликнул Амарас, но как-то сразу сник и отвернулся, – Значит, он вернул тебя… чего тебе?

– Оте… Амарас, мы ничего не решим по одиночке. Нам надо решить задачу любви, и ее нельзя решить ненавистью, я подумал.

– Почему ты живой, чертова кукла? – устало процедил он.

– Я не знаю, но я не кукла. Когда ты выключил меня, я не исчез. Я остался. Может, потому что ты создавал меня из своей любви, а твоя любовь не может умереть и поэтому не могу умереть я. Чтобы уничтожить меня, тебе нужно разлюбить Амброжи, а если ты его разлюбишь, тебе не понадобится меня уничтожать. Так что сам видишь, ненависть ко мне совершенно бессмысленна.

Он задумчиво и болезненно уставился на меня.

– Зачем я только тебя создал?..

– Уже неважно. Я уже есть, и я уже здесь. Послушай меня, отец… Амарас, получается, что Амброжи дороже всего твоя любовь, понимаешь?

– О, я несчастный! Теперь я обречен ревновать даже к собственной любви!

– Ты… должен забрать любовь к учителю из меня, Амарас. Тогда все вернется на свои места.

– Ты любишь его и все равно предлагаешь мне это? – удивился отец.

– Именно потому, что люблю его, – негромко сказал я, – может, это не я предлагаю, а твоя любовь.

– Но ты ведь умрешь тогда!

– Возможно, – я задумался, – но мне хочется жить, потому что я люблю. А если я не буду любить, у меня не будет и желания жить.

– Как жестоко… – тихо сказал отец, – нет, я не смогу, иди, иди к нему, я… это я вам помешал, но меня можно простить, верно? В конце концов, я бы не создал тебя, если бы не разозлился на Клекса.

Я улыбнулся.

– Я даже принес тебе заклинание, – я положил золотистую бумажку на стол.

– Что? Не бывает такого заклинания.

– Это заклинание на возврат своего. Ты просто заберешь то, что твое. Если же я люблю Амброжи своей любовью, не твоей, то ничего не изменится. А если я пользуюсь твоей – то она вернется к тебе. Та самая, которую ты ищешь и которую застят твои боль и обида.

Кукла закрыла глаза, и я приготовился ждать. Я понимал, что если отец создал меня из своей любви, то испарится моя идея создания, эта смерть будет не просто смертью, это будет полное небытие. Я исчезну. Совсем-совсем. А может, нет, может я останусь, а? Может, мне понравится быть чувством? Может, это приятно?

Амарас тихо начал читать заклинание. Я приготовился, думая, как это будет. Я начну рассыпаться? Мне будет больно? Сначала ничего не менялось. А потом… нет, и потом ничего не изменилось. Я остался на месте, а темные глаза Амараса посветлели до синевы. И я откуда-то знал, что темные они были от боли, а на самом деле, они синие – как у куклы, которую он создал. Отец становился все красивее. Я бы мог так выглядеть, если бы вырос.

Заклинание кончилось и Амарас пытливо всмотрелся в куклу. Я подумал о Амброжи, но сердце не зашлось привычно. Я любил господина Клекса не больше, чем отца. Мне хотелось радостно вскрикнуть, я, оказывается, не умер, и даже не страдаю, но я сдержался. У меня еще одно дело. Нужно дорассказать им их же сказку. Я же лучший ученик, я оказался прав, я знаю, что Амброжи, когда сможет наконец обнять измученное сердце Амараса, решит, что я растворился. У них не будет причины обижаться друг на друга, не будет причины смущаться, вспоминая меня, они будут считать, что я… то, что им было дороже всего во мне, с ними рядом.

Я отошел от куклы, оставив ее мертвой, какой она и являлась.

– Амброзиус? Амброзиус? – кинулся ко мне Амарас. Теперь любовь заставляла его любить и жалеть других.

Красивая она у него была. То есть у него и есть, это у меня была.

Я не ответил. Наверное, какое-то время Амброжи будет искать меня во сне, просто, чтобы проверить. Ну что ж. Вряд ли он меня заметит без любви отца.

И тут в комнату вошел учитель. Вероятно, соскучившись по любви. Он, обычно, не ходил сюда, зная, что тут Амарас и не желая его ранить. Он увидел куклу на стуле и тут же вспыхнул.

– Амарас, некроманты тебя задери, что тебе опять нужно от Амброзиуса?! – возмутился он, кидаясь к кукле и пытливо вглядываясь в ее глаза. Он намеревался разглядеть там меня.

Амброжи недоуменно смотрел в совсем пустые и неживые глаза куклы.

– Постой, я объясню, Амброзиус сам пришел ко мне… – начал Амарас.

Амброжи вздрогнул, услышав голос ученика, окрашенный любовью, которая ему так нравилась и обернулся на Амараса.

Теперь они смогут договориться.

Я вышел из комнаты, оставив их, наконец, вдвоем и вместе.

ХХХХ

Утро в Сказочном городе ужасно красивое, ужасно. Золотисто-розовые облака в голубом небе, веснушчатый ветерок несется по крышам, раскручивая кованые флюгеры. Уважаемые говорящие животные степенно прогуливаются по мостовым, вежливо здороваясь друг с другом. Я сижу на крыше Ратуши.

Сидеть на крышах я все так же люблю, это не прошло. С них виднее звездная жизнь и земная тоже.

Я все-таки научился материализовываться сам. Иногда я захожу в Академию господина Клекса. Знаете, что Амброжи и Амарас сделали с куклой? Поставили ее в саду с табличкой «сосуд, который сохранил то, что дороже всего». Романтично, я думаю.

Но я больше не сосуд. Я – живой. Уже живой, хотя пока моя жизнь никому не важна. Потому что я еще не знаю, что мне дороже всего. Но я узнаю.

– Прекрасное утро, не правда ли? – слышу я вежливый мужской голос.

Я вскидываю глаза на говорящего. Странно, он меня видит?

Взрослый мужчина, одет как английский аристократ. Что-то такое бьется у меня в сознании. Я так долго живу, так много читаю, что легко узнаю героев книг, жителей Сказочного города. Сказочный город – это такой перекресток миров, откуда все диктуют свои истории.

– Ты меня видишь? – удивляюсь я.

Он скупо улыбается.

– Почему ты один, тут, на крыше? – обращается он ко мне, как к ребенку.

– Я люблю сидеть на крыше. Меня научил этому один волшебник. А ты что тут делаешь?

– То есть ты – волшебник? Никогда не верил во все это, пока не попал сюда, – он садится рядом со мной на край крыши, я чуть двигаюсь, но не потому, что ему не хватает места, а из вежливости, чтобы показать, что я рад его приходу, – Сэмс Фосайт к твоим услугам.

– Амброзиус.

– Это означает – бессмертный.

– Да. Да, пожалуй, – смеюсь я. – а твое имя обозначает – семья.

– Да. Только у меня с ней не задалось.

– Значит, она была ненастоящая. Потому что с настоящей обязательно задастся. Это ведь… – понимание сваливается на меня так неожиданно, что я от радости хватаю лицо мужчины ладонями, целую его куда попало и смеюсь, ведь я теперь знаю, что искать, – дороже всего.

– Да, – говорит он, немного ошалело, и смотрит мне в глаза, – пожалуй, дороже всего.