A Freelance Fighter for Kids
Интервью с Эндрю Вакссом
Беседовали Том Макфитерс и Эллен Бекер
Перевод: 025. СУДЫ План постоянного ухода: Меч или Щит?
THE COURTS Permanency Planning: Sword or Shield?
Эндрю Ваксс
Перевод: Святослав Альбирео
Первоначально опубликовано в журнале «For living», № 21, 2000
Эндрю Ваксс сочетает в себе сценическую эффектность и непреклонную страсть к защите детей, которые оказались на обочине жизни. Активист и бунтарь, он бросает вызов обществу, требуя принять меры по проблемам, которые, казалось бы, очевидны, но по-прежнему игнорируются. Как адвокат, он ограничивает свою практику (и свой доход) только представительством детей подвергшихся жестокому обращению. Как писатель, он создает романы в стиле нуар, которые исследуют глубины человеческого поведения. Эти романы позволяют Вакссу исследовать некоторые из проблем, с которыми сталкиваются дети в современной медиа-управляемой культуре, неизбежно и, часто, ужасающим образом.
Том: Чем вы, вообще, занимаетесь? Думаю, нам следует поглубже узнать, что вы делаете, и как адвокат и как писатель.
Эндрю: То, что я делаю как писатель просто органическое продолжение того, что я делаю, как юрист, так что нет на самом деле большой разницы. Итак, очень кратко, я был федеральным следователем по делам в сфере венерических заболеваний, я был социальным работником в печально известном Нью-йоркском департаменте социального обеспечения, я был на земле в течение этого безумного геноцида, как история теперь называет Биафру, которая с тех пор стала Нигерией. Я запустил центр реабилитации для бывших заключенных, я работал в профсоюзе, я управлял институтом, который обслуживал городских мигрантов в Чикаго, и я был ответственным за колонии строгого режима для малолетних преступников. Все это было до того, как я пошел в юридическую школу. Так что то, что я делаю, я делаю не потому, что я был адвокатом. Я пошел в юридическую школу, чтобы мочь представлять конкретную группу населения, а именно — детей. И это то, что я делаю с тех пор.
Том: В некотором смысле, это звучит, что очень обширная карьера была подготовкой к тому, что вы делаете сейчас.
Эндрю: Карьера которая была до того, как я стал адвокатом, убедила меня, что мне нужно им стать.
Том: Что именно вы видели такого, убедившее вас, что вам нужно им стать?
Эндрю: Это не то, что я видел, это то, что я испытывал. Потому что, то, что я видел, даже невозможно вообразить. Любой, кто не глухой, не немой и не слепой имеет некоторое представление о бедственном положении детей в этой стране. Но то, что я испытал, это чувство собственного бессилия, потому что увольнение или отстранение, или дисциплинарное взыскание в той или иной форме это нормальный ход моей карьеры. И я был не в состоянии что-то изменить, когда большая часть моей энергии тратилась на борьбу с собственными работодателями. Я стал адвокатом, чтобы я мог непосредственно изменить положение вещей так, как я не мог это делать, работая на других.
Том: Вы используете термин «хищник», чтобы описать людей, которые жестоко обращаются с детьми.
Эндрю: Нет, я использую термин «хищник», чтобы описать определенные типы людей, которые жестоко обращаются с детьми. По существу, жестокое обращение с детьми идет от трех различных категорий, только две из которых признаны так называемыми помогающими профессиями. Первая — это люди, которые, из-за отсутствия лучшей терминологии, неадекватны. Они просто не знают, как быть родителями. Вторая категория людей, которые безумны, параноидальные шизофреники — люди, которые воют на луну, люди, в состоянии бреда. Люди, которые приносят пользу, настолько, насколько психиатрия умеет решать проблемы своей сферы. Люди помогающих профессий знают об этих категориях. Но третья категория это люди, которые являются злом, люди, которые мучают детей для своего собственного удовольствия и / или прибыли. И доллар, потраченный на реабилитацию таких людей – зря потраченный доллар, по моему опыту.
Том: Что вы узнали о хищниках, что отличает их от остальных из нас, несовершенных родителей?
Эндрю: Ну, помните, что это не кино, где серийные убийцы полностью хладнокровны. И это не канал «Лайфтайм», где все психопаты обаятельны и умны. В реальной жизни, хищников отличает от остальной части нас глубокое, укоренившееся отсутствие эмпатии. Они чувствуют только свою боль, они реагируют только на свои собственные нужды, и они не обременены моралью или этикой. Конечно, можно быть социопатом и не охотиться на детей. Но когда чувство необходимости или удовлетворения основано на насилии над детьми, тогда это хищный мучитель детей.
Том: В одном из своих романов вы проводите очень сильную связь между информацией и властью. И в вашей юридической практике вы отмечаете, что берете только те дела, которые у вас есть возможность исследовать лично. Мне интересно больше узнать об этой модели «информация это власть».
Эндрю: То, что я действительно хочу сделать, это разуверить людей в том, что знание — это сила. Я думаю, что это затертое клише. Знать, как добраться до Детройта не то же самое, что иметь деньги на проезд на автобусе до Детройта и слишком часто мы просто поклоняемся идее знания. Я гораздо больше пытаюсь подтолкнуть людей к переменам, чем просто дать им информацию.
Том: Но между ребенком и взрослым, особенно когда взрослый играет особую роль в жизни ребенка, как родитель или учитель или кто-то еще, существует ситуация власти.
Эндрю: Конечно, все это злоупотребление властью. Ребенок, с которым жестоко обращаются не знает, что существует другая жизнь, и он не верит, что бывает иначе. Одна из вещей, которая всегда шокирует детей, с которыми я работаю, это знание, что есть другие дети, с которыми не поступали так же. Связь знание-сила появляется, если они могут получить знание, относительно их ситуации, что кто-то на самом деле вмешается. Тогда это сила. Если этого нет, то знания бесполезны для них вообще. Это просто источник их собственной боли.
Том: Получается, что вопрос во многих случаях в том, как взрослые помогают им передать эту информацию кому-то, кто может помочь им?
Эндрю: Я думаю, что это очень хороший вопрос, и мы не преуспели в этом. Конечно, ни один разумный человек не считает, что если кто-то звонит в Службу защиты детей, то явится хорошо подготовленный, хорошо обученный профессионал с разумной нагрузкой, чтобы оперативно расследовать дело и достичь логического завершения. Но до тех пор, пока у нас этого нет, я не уверен, что любой из тех, кому есть дело до защиты детей, станет сообщать о нарушении.
Рецепт для создания монстра действительно простой: вы берете маленького человека, и вы окружаете его или ее людьми, которые, будучи назначенными быть защитниками, теперь истязают ребенка. У вас есть крики ребенка, которые слышат родители и правительство, и вы видите, что правительство погладило обидчиков по голове, одобряя их и устранилось. Теперь вы создали ребенка, который будет считать, что все, на кого можно положиться, это он сам. И заботиться он должен о себе тоже сам. Потому что, в конце концов, кто еще позаботится о нем?
Том: Так что, одно из решений, это более эффективная правовая система?
Эндрю: Нет, я не думаю, что дело в правовой системе, я думаю, что должна быть более эффективная система по расследованию. У нас ее просто нет. Люди, которых мы назначили идти туда и найти истину для нас, очень плохо оснащены. Они недостаточно обучены, постоянно под давлением, они полностью ограничены, абсолютно неуважаемы. Мы ожидаем, что они пойдут в одиночку в те места, где полицейские не появятся без напарника, мы ожидаем, что они одновременно защитят жертву и реабилитируют преступника в пределах одной семьи. Мы создали невозможную конструкцию, а затем разводим руками и говорим: “Ну и дела, мы не понимаем, почему это не работает.”
Том: Итак, какие сообщения должны мы, как взрослые, которые не являются работниками социальных служб, услышать от детей, чтобы понять, что они находятся в беде?
Эндрю: Которые указывают на то, что они в отчаянии. Им не помогают, и мы знаем последствия того, когда мы не помогаем детям в беде, и тем не менее мы продолжаем так поступать. Нам не нужно больше информации. Вот проблема: есть полное отсутствие внимания среди тех людей, которые утверждают, что они обеспокоены детьми. В общей сложности — недостаток внимания. Люди, которые говорят, что они обеспокоены детьми, обеспокоены любой другой проклятой вещью на планете также. Лучше слушать людей, которые любят оружие, или тех, кто хочет запретить женщинам право на аборт. Каждый политик это запомнил: «Дети не голосуют». Так что все, что вам нужно сделать, это шлепать губами про любовь к детям, и никто не станет давить на вас.
Том: Есть ли люди, которых вы считаете героями из тех, с кем вы сталкивались в своей работе?
Эндрю: Я не знаю никого, кроме героев. Я помню женщину, усыновившую ребенка, которого я представлял. Его изнасиловал человек со СПИДом. Ребенок умирал от СПИДа. Эта женщина приняла ребенка, зная, что ребенок умирает, решив, что пусть он умрет любимым. Я не знаю героизма выше, чем этот. Я вижу такие вещи каждый день. Но с точки зрения средств массовой информации, со стороны тех, кто мог бы изменить саму систему, нет, я таких не вижу.
Том: Вы сказали, что гнев не только полезен для восстановления после жестокого обращения, но это должно быть частью отношений, жертвы и обидчика.
Эндрю: Я думаю, что это эмоция, которую вы должны себе позволить. Я думаю, что эти унылые ток-шоу с нравоучениями о “Вы должны простить, чтобы исцелиться” принесли вред стольким людям, которые злятся на то, что с ними случилось. Им сказали, что они не могут восстановиться, пока они не отпустят это и не пойдут дальше. Я не думаю, что они должны застревать в этом, но я думаю, что гнев побуждает людей к изменению системы, по крайней мере, именно так все системы менялись до сих пор.
Том: Герой в ваших романах, Берк, имеет довольно четкое представление о мире вокруг него. В романе, который я читаю сейчас, Безопасный дом, он сортирует, кому он может доверять, а кому нет, за пределами его очень близкого окружения. Кто такой этот Берк?
Эндрю: Прототип Берка — ребенок с которым жестоко обращались. Сверх-подозрительный, недоверчивый, глубоко, очень глубоко связан со своей семьей по выбору. Он совершенно не верит, что правительство или общество как-то позаботится о нем, или как-то защитит его. Его цель состоит в том, чтобы выжить, не процветать, не достичь, не приобретать, только чтобы пережить, чтобы просыпаться каждый день не в тюрьме, не умереть.
Том: И есть много детей, которые как Берк?
Эндрю: Очень много, судя по почте, которую я получаю. У людей есть какие-то фантазии о островках в Тихом океане, где не мучили ни одного ребенка, но каждое место, которое мы изучали, каждое место, которое существует, имеет свои формы жестокого обращения с детьми. Кстати, все книги выпущены на двадцати пяти языках.
Том: Школа тоже сообщество. Дети приходят в школу из разных семей, у всех разные обстоятельства в жизни, и некоторые из них имеют искаженный взгляд на мир, я думаю, довольно близкий к тому, что вы описываете. Как сообщество принимает этих детей, людей, у которых такой осторожный взгляд на мир, и само нежелание аутсайдеров доверять людям?
Эндрю: Дети меняют свои взгляды на мир довольно легко, когда они находятся в общинах. Я устраивал колонию строгого режима, там была принята простая модель “сила делает правым” и все приспособились к этой модели. Когда мы смогли изменить модель, все приспособились к новой модели тоже. Вместо того чтобы говорить ребенку, “Ну, вы не имеете права на ваши чувства или анализ”, вы подтверждаете, что эти чувства и анализ являются правильными с точки зрения ситуации этого ребенка, но доказываете, что эта ситуация не единственно возможная.
Эллен Беккер: Вы говорите, что вы на самом деле изменили жизнь людей в этой ситуации максимальной безопасности?
Эндрю: Я думаю, что у нас было больше шансов изменить жизнь в тюрьме, чем если бы мы это делали в открытой обстановке, потому что на нас бы здесь давило окружение. Там мы могли действительно сказать ребенку с ножом, “тебе не нужно носить с собой нож здесь, потому что никто не собирается насиловать и нападать на тебя в этом заведении. Не потому, что у нас есть правила против этого, а потому, что у нас есть власть, мы совершенно готовы, согласны и способны использовать насилие, чтобы защитить тебя “.
Я не думаю, что мы кого-то изменили, скорее мы предложили им возможность измениться. И любое сообщество может сделать это.
Эллен: А вы знали, когда брались за эту работу, что получится в конечном итоге?
Эндрю: Ну, я знал, чего я пытаюсь достигнуть в конечном итоге. Я не знал, получится ли у нас. Но это единственная причина, почему я взялся за эту работу. На самом деле, примерно три четверти сотрудников были бывшие заключенные, и около половины из них провели время в этом самом заведении. Я сказал им, если вы действительно хотите, чтобы у нас получилось, если вы действительно хотите отомстить, то надо не бить людей монтировкой по голове, а надо сделать это место таким, каким оно должно было быть с самого начала. И многие из них согласились с этим.
Том: Давайте поговорим о возросшем насилии детей в отношении детей – расстрелы в школах и тому подобное.
Эндрю: Когда вы говорите о школе, вы говорите о культуре. Когда вы говорите о культуре, вы говорите о сообществе. Если это сообщество, которое терпит или даже почитает издевательства, вы будете иметь некоторые последствия чьего-то взрывного поведения. Для того, чтобы сделать бомбу, необходимо создать давление, которое превышает способность его контейнера. Это все, что нужно.
Том: И это то, что происходит в некоторых из наших университетов.
Эндрю: Конечно. Amazon.com в настоящее время работает над сериалом по моему первому роману. Он никогда не был опубликован, потому что он был слишком безумен, и слишком, невозможно ультра-жестоким. Издатели отклонили произведение из-за того, например, что в книге подросток приходит в среднюю школу с сумкой, полной оружия, пытаясь убить каждого на месте, а затем себя. Я написал это двадцать пять лет назад.
Эллен: Перед тем, как начать писать художественную литературу, научную литературу, вы писали о том, что вы видели, и книги не продавались.
Эндрю: Ну, не то, чтобы они не продавались. Вот что произошло. Моя первая книга была учебником, под названием Стиль жизни малолетних преступников. Там говорится конкретно о том, как можно использовать колонию строгого режима, чтобы изменить культуру поведения малолетних преступников. Учебник здорово продавался среди профессионалов. Мои мечты о том, чтоб донести это до широкой общественности, большого жюри присяжных, были разбиты. То, что я сделал, я использовал тот же материал в своих романах, обернул его в какой-то нарратив, ввел интересных персонажей и повороты сюжета. Это в основном тот же материал, что и в моем первом учебнике, но в виде романов. Теперь их покупает каждый.
Эллен: Считаете ли вы, что ваша работа адвоката оказывает тот же эффект на детей?
Эндрю: По-разному. Я не в состоянии контролировать их сообщество. Я могу буквально спасти жизнь, я могу забрать ребенка от хищников, которые охотятся на него или нее. Я могу отдать ребенка людям, которые действительно хотят ребенка. Это системные изменения.
Иногда я представлял детей, которые уже связались со мной напрямую. Но я также вел гражданские дела от имени детей, которые уже подвергались жестокому обращению со стороны третьих лиц-учреждений или учреждений за пределами своей семьи. Мы выступали против религиозных учреждений, против благотворительных фондов, против общественных организаций. Некоторые из этих учреждений совершенно прогнили, и если вы выступаете против них, вы можете изменить их.
Том: Вы законный опекун, не так ли?
Эллен: Да, и раньше такой должности не было.
Эндрю: И многие штаты, как, например, Флорида, до сих пор не имеют такой должности. О чем тебе это говорит? Потому что не-законный не имеет привилегий клиента. У него нет никакой возможности провести перекрестный допрос свидетелей, прикладывать к делу доказательства, подать апелляцию. В основном вы полностью служите воле судьи. И если вы не угодили, вы становитесь просто историей. О чем это говорит детям?
Том: Дети гораздо более восприимчивы, чем многие из нас, взрослых.
Эндрю: Дети гораздо сообразительнее, чем системе юриспруденции, хотелось бы. Очень много мифов о детях. Насколько они внушаемы, и насколько их воспоминания подозрительны. Нет убедительных доказательств в поддержку этих мифов. Но поведение судей базируется на них. Исход судебного разбирательства в суде по семейным делам, вероятно, будет зависеть от личной предвзятости и предрассудков судьи, чем от доказательств. Ну, как вам это нравится, предстать перед судьей, который сказал про пятилетнюю девочку, “для танго нужны двое” в случае сексуального насилия? Или судья, который сказал, что шестилетний мальчик был соблазнительным и поэтому должен был нести часть ответственности? Единственное средство от этого, высшие апелляционные суды, и если у вас нет реальных юристов, представляющих детей, дело не пойдет в вышестоящий суд.
Том: Немногие юристы оспаривают систему.
Эндрю: Я помню свой первый день, это было очень давно. Я пришел в суд, полностью готовый к делу, и секретарь усадил меня и сказал: “Ты новичок здесь, позволь мне сказать кое-что. Наши лучшие законные опекуны всегда признают ходатайство. Судьям это нравится, и это создает меньше проблем . Эти дети виноваты, иначе они не были бы арестованы “. Вот так меня пытались настроить.
Том: Много неприятностей на вас свалилось, когда вы не признали ходатайства?
Эндрю: Я сразу начал бороться. Я не хотел дружить со всеми подряд. Я просто опротестовывал каждое заявление против меня и через некоторое время, против меня перестали выдвигать заявления.
Эллен: Поздравляю.
Эндрю: Эти судьи чисто политические назначенцы. Давайте не будем делать вид, что это не так. Они не могут победить тех, кто разбирается в законах. И они не хотят иметь проблем. Это не очень сложная система выигрывать у них, и честно говоря, в суде вы всегда имеете дело с людьми, которые не очень хорошо подготовлены и, на самом деле, не очень хорошо делают свою работу. То, что вы можете получить другой результат, от другого судьи, объясняет все, что вам нужно знать о справедливости системы.
Наиболее опасны те дети, которые считают, что жизнь это лотерея. Они не верят в причину и следствие. Они считают, что жизнь полностью зависит от «орел-решка» или игры в кости. И когда эти дети попадают в систему, и получают адвоката X они идут в тюрьму, если они получают адвоката Y, они получают условный срок, независимо от того, что они сделали. Жизнь просто лотерея. Каждый человек совершает преступления. Только небольшой процент ловят. Еще меньший процент привлекают к суду. Еще меньший процент осуждают, и еще меньший процент попадает в тюрьму. Так почему бы не делать то, что делаешь?
Том: И это не имеет ничего общего со мной.
Эндрю: Это верно. То, что вы сказали о знании и силе совершенно правильно, потому что ребенок считает, что он листок подхваченный ветром. И что бы он ни делал не влияет существенно на его жизнь. Он знает людей, которые принимали наркотики в течение многих лет и не умерли от передоза. Он знает людей, которые скончались от первой дозы.
Том: Это действительно сильное заявление. Я работал с бездомными людьми, которые так же считают. Они часто просто не проводят связи между тем, что они делают, и результатом. Будь то арест, или гепатит или болезнь сердца. Они просто не связывают одно с другим.
Эндрю: Я думаю, что система своими действиями подтверждает их опыт. Например, ваши родители издеваются над вами и говорят вам “никто никогда не поможет тебе”. Вдруг социальный работник приходит, забирает вас из дома, и вы идете в суд. И тогда судья говорит, возвращайтесь домой с мучителями. Разве вы не говорите себе, что они были правы все вместе? Это все фарс. Таким образом, ребенок думает про себя: “Я просто доживу до дня, пока не смогу поступать так же с другими”. Так как модель хищник-жертва работает очень просто, особенно в учреждениях. Если я совершаю сексуальное нападение на маленьких детей, то, очевидно, я не жертва больше, я охотник.
Том: То, что вы говорите, заставляет меня чувствовать, что пришло время выйти и бороться с системой, и не тянуть резину.
Эндрю: Ну, у нас не хватает сил, чтобы пробить систему. Мы должны отдать все, каждый день, и тогда есть надежда за пару сотен лет что-то изменить. Сопереживание не сделает ничего, кроме, возможно, что позволит получить вам федеральный грант. Мы долго были гораздо больше озабочены тем, чтоб клеймить детей, чем собственно решать эти вопросы. Да, время действительно пришло, и я говорю, что оно пришло в течение уже долгого времени.