Вернуться к – Публицистика / Non-fiction
The Difference Between “Sick” and “Evil” by Andrew Vachss (Parade): The Zero 5.0laf — The Official Website of Andrew Vachss
Эндрю Ваксс
Перевод: Святослав Альбирео
Впервые опубликовано в Параде, 14 июля 2002 года
Эндрю Ваксс, внештатный редактор ПАРАДа, адвокат, чьи клиенты только дети. На протяжении более тридцати лет, он наблюдал разрушительные последствия жестокого обращения с детьми. В свете последних событий, мы попросили его поделиться своим взглядом на эту тему, которая имеет серьезное значение для всех нас.
Ударные волны, вызванные недавними разоблачениями так называемых «священников-педофилов” уже разнеслись по всей Америке.
Но в глубине гнева и отвращения, бьется фундаментальный вопрос: те, кто злоупотребляют своим положением, вызывая доверие у детей-жертв, — и эти категории, конечно, не ограничиваются религиозными орденами — они больны… или они зло?
Нам нужен ответ на этот фундаментальный вопрос. Потому что, без правды, мы не можем действовать. А пока мы не начнем действовать, ничего не изменится.
Моя работа – защита детей. Она ведет меня из больших городов в поселки, из гетто в пентхаусы, и из залов суда на геноцидные поля сражений. Но независимо от места, истина остается неизменной: некоторые люди намеренно обижают детей. Они совершают отвратительные поступки, для удовольствия, прибыли , или того и другого.
Многие люди, которые слышат о моих делах против людей, которые насилуют, пытают, продают или проституируют детей, немедленно реагируют: “Это болезнь!” Преступления против детей кажутся нам настолько невообразимо ненормальными, что самое очевидное объяснение состоит в том, что преступник должен быть психически больным, беспомощным, в тисках силы за пределами его контроля.
Но такая, конечно естественная, реакция, случайно, создала особую категорию “безвинного хищника. Это смешивание “больной” с “тошнотворный” является единственным серьезным препятствием для нашего основного биологического и этического руководства: защита наших детей.
Разница между болезнью и злом не может быть так просто заметна, в рамках сложившихся понятий. Есть определенные критерии, которыми мы можем пользоваться, чтобы получить ответы в каждом отдельном случае.
Некоторые из этих ответов самоочевидны и неоспоримы: мать, которая сует ребенка в духовку, потому что голос в ее голове приказывает ей выжечь демона из духа ребенка — больна; а мать, которая продает или сдает в аренду своего ребенка для детской порнографии — зло. Но в большинстве случаев сексуального насилия над детьми, особенно тех, где “нежестокие” преступники из круга доверия ребенка, как выясняется, гораздо более сложные.
Эта сложность является иллюзией. Истина так же проста, как и ужасна:
Болезнь это состояние.
Зло это поведение.
Зло всегда вопрос выбора. Зло это не мысли, это поведение. И такое поведение всегда добровольно.
И точно так же, как зло всегда является выбором, болезнь — всегда отсутствие выбора. Болезнь бывает. Зло наносится.
Пока мы не видим ясно разницу, мы будем продолжать оказывать помощь нашим самым пагубным врагам. Мы, как общество, решаем, что болезнь, а что зло. И каждое решение возлагает обязанность на нас. Болезнь надо лечить. Со злом нужно бороться.
Если у человека есть желания или фантазии о сексуальной эксплуатации детей, этот человек может быть болен. (Действительно, если такие желания вызывают тревогу, в отличие от удовольствия, то такого человека, может и можно “исцелить”.) Но если человек хочет потакать этим чувствам, это поведение является злом. Люди не то, что они думают; они то, что они делают.
Наше общество не верит термину «зло». Он имеет почти библейское значение, это что-то такое, что, верим мы в него (или нет), невозможно понять. Мы предпочитаем научно-звучащие термины, такие как “социопат”. Но социопатия не психическое состояние; это конкретная модель поведения. Такой диагноз ставится только при фактическом преступном поведении.
Ни один авторитетный психиатр не утверждает, что способен вылечить социопата или, если на то пошло, педофила-преследователя. Даже самые оптимистичные специалисты не могут изменить такие мысли и чувства человека. Все, на что они надеются, это — хищник может научиться самоконтролю, что приведет к изменению поведения.
Такие надежды игнорируют неоспоримый факт, что подавляющее большинство тех, кто охотится на детей, не хотят изменить свое поведение, они хотят только минимизировать последствия , в случае если их поймают.
В животном царстве есть пищевая цепь — хищник и жертва. Но среди людей нет такого естественного порядка. Среди наших видов, хищники сами выбирают себя для этой роли.
Психология дала нам много интересных и ценных идей. Но также затуманила наше видение эвфемизмами. Говорить, что человек страдает от “болезни” педофилии — освобождение хищника от ответственности за свое поведение.
Представьте себе, если адвокат, защищая обвиняемого в совершении десятка разбойных нападений, рассказывал бы присяжным, что его бедный клиент страдал от “вооруженно-нападательности.” Присяжные примут решение о том, что единственный сумасшедший человек в зале суда это адвокат.
Когда преступник утверждает, что он болен, время этого утверждения имеет решающее значение для обнаружения истины. Хищные педофилы тщательно втираются в доверие. Они выбирают свою жертву и сближаются осторожно. Постепенно, иногда в течение лет, они получают большой контроль над своими жертвами. В конце концов, они оставляют десятки навсегда искалеченных детей за собой.
И только тогда, когда они пойманы, хищные педофилы объявляют себя больными. И чем выше число жертв, тем они больнее (и, следовательно, менее ответственные), как они утверждают.
В слишком многих случаях, опускается завеса секретности и защиты. Собственная организация хищника назначает суд и присяжных. Исполнитель считается больным, и отправляется на «лечение» внутри педофилической организации. Правда никогда не обнародуется. И когда какой-то тайный суд решает, что исцеление достигнуто, права и привилегии правонарушителя восстанавливаются, и он или она получают новое назначение.
На самом деле, таким привилегированным хищникам помогают. Они вступают в новые общины с благословения своей собственной организации, их история и наклонности держатся в секрете. Как прямой результат, ничего не подозревающие родители доверяют им своих детей. Неизбежно, хищник, в конце концов, возобновляет свое поведение и охотится на детей. И когда такое поведение всплывает наружу, снова появляется и утверждение, что он “болен”.
Слишком часто наше общество вредит себе, чтобы оправдать таких хищников. Мы настолько готовы назвать тех, кто совершает сексуальное насилие над детьми “больными”, что близки к тому, чтобы понять их демонов. Почему? Потому что болезнь не только дает возможность найти лекарство, но и уверяет нас, что хищник на самом деле не имел это в виду. В конце концов, это в человеческой природе, пытаться понять бесчеловечное поведение.
С другой стороны, понятие зла страшит нас. Идея, что некоторые люди предпочитают охотиться на наших детей пугает, и их мастерство маскировки только усиливает этот страх.
Для некоторых, вопрос: «Существует ли зло?” философский. Но для тех, кто сталкивался или стал жертвой хищника-педофила, нет никакого вопроса вообще. Мы то, что мы делаем.
Из-за того, что поведение это выбор, и происходит наша беспомощность. Мы, может и бессильны изменить высокомерие тех, кто считает, что только они должны иметь право решать, являются ли хищные педофилы “больными”, или когда они “вылечены”. Но, как и у самих преступников, у нас есть власть, чтобы изменить их поведение. Мы не беспомощны. У нас есть власть, чтобы изменить поведение хищных педофилов. Мы можем закрыть хотя бы один путь для зла.
В каждом государстве, законы обозначают определенные профессии, которые регулярно вступают в контакт с детьми — такие, как учителя, врачи, социальные работники и работники дневного ухода за детьми — это “уполномоченные контролеры.” Такой персонал обязан сообщать об обоснованных подозрениях о жестоком обращении с детьми, когда это доходит до их сведения. Несоблюдение этого правила является преступлением.
До сих пор мы исключаем религиозные организации от законного уполномоченного контроля. Последние события доказали катастрофические последствия этого исключения. Мы должны требовать, теперь, чтобы наши законодатели закрыли этот путь ко злу.
Хищный педофил, которого возвращают в ничего не подозревающее сообщество, становится невидимым и он пользуется такой защитой, как никакой другой сексуальный преступник. Если члены религиозных организаций были бы обязаны сообщать о подобных злоупотреблениях по отношению к детям, нам не пришлось бы полагаться на их добродушное убеждение, что хищник исцелен. Мы могли бы принимать наши собственные обоснованные решения по этому, слишком важному, вопросу.
Изменение закона никак не может мешать привилегиям священников. Когда дети-жертвы или их родители раскрывают злоупотребления, они не нарушают тайну исповеди, они кричат о помощи. Ни конфиденциальность, ни религиозная свобода не будут каким-либо образом поставлены под угрозу, если священники будут обязаны сообщать о злоупотреблениях.
Изменение законов таким образом, чтобы религиозные организации вступили в ряды уполномоченных контролеров — это правильно. И сделать это пора прямо сейчас.