Песнея вошла в светлицу. Радояра сидела на постели. Улыбнулась весело Песнее, ярко.
– Хорошо, девка пришла.
Песнея настороженно смотрела на немку. Хотя, какая немка, славешка. Говорит чисто, рубаха на ней славешская.
– Ярослав сказывал, ты из ракитных. – сказала, как спросила, Песнея.
– Из них. Так мне в Заречевке сказали.
– А сама не помнишь? А у кого жила в Заречевке? Как в Заречевку попала? – Песнея села, поставила блюдо с яствами.
– Давай посмотрю, нет ли ран где, вдруг о камень ударилась, пока в реке была.
Радояра встала, сбросила рубаху. Нежно сбросила, как перед мужем. И двигалась она, как Рекояра , как любовница перед играми. А тело белое, словно изнутри солнцем подсвеченное. Грудь высокая, пышная, стан гибкий, пояс узкий, бедра крутые, ноги гладкие, длинные. Сама гладкая, нежная, как молоко и мед. Как не позавистничать?
– Нету? – спросила Радояра.
– Нет. Чистое все. – молвила Песнея. Так же нежно, накинула рубаху Радояра. Пригубила душистое клеверное молоко.
– Так у кого жила в Заречевке?
– У Аржина. – ответила Радояра, и глазами зелеными сверкнула. – Слыхала?
Охнула Песнея, не сдержалась. Вскинула глаза синие на Радояру.
– Отчего ж не слыхала. Жених мой.
– Жених. – Блеснула зубами Радояра. – Так ты за него сватана значит? Хороша.
Песнея опустила глаза, как невестам полагается. Словно перед сватьей.
– А Ярослав тебе кто?
– Росли вместе. – пропела Песнея.
– Братец, значится. – кивнула Радояра. – а звать тебя как?
– Песнея.
– Красивое имя. Хороший мед у маме.
– А ты не помнишь ничего?
– Пока тут буду. Буду маме помогать. Сейчас и спущусь. А ты шла бы домой. Верно, маме тебя потеряла.
Вот поди ж ты, какая неясная! Откуда знает? Но смолчала Песнея.
– Давай рубаху тебе принесу, твоя ведь вымокла. Занедужишься. – сказала Песнея.
– Спасибо. – кивнула Радояра.
– Быстро я. – и пошла Песнея.
А ведь не просто так к Ярославу пришла девка, вот и выведывала, кто он Песнее. Кто-кто, друг милый. Но не скажешь, раз сватана.
– Маме, я гостье рубаху принесу. – сказала Песнея.
– А дай мою, там есть, в светлице. – сияхи девичий стан до глубокой старости сохраняли. – Али не пойдет? Там есть ненадеванные. Дай красну, или зелену.
– Хорошо, маме. – Песнея поднялась снова наверх. Открыла короб, достала красную рубаху. Все к глазам змеиным меньше пойдет. Радояра скинула мокрую рубаху, снова желанное тело обнажила. Ждала. Не видела Песнея усмешки змеиной, в спину жалящей.
– На, Найдена. – улыбнулась Песнея.
– Спасибо. И маме спасибо скажу. – надела рубаху Радояра. Губы алые, скулы румяные, как солнце вечером красивая и таинственная Радояра в красной рубахе. Сняла с руки браслет самоцветный, в несколько ряд обернутый, и на шею надела. Красными, пурпурными, светлозаревыми, зелеными, камнями засияло ожерелье. Мокрую, светлую рубаху, Радояра на окно положила, под солнце.
– Яркие самоцветы, богатые, – заметила Песнея.
– Аржин подарил. – зубоскалила Радояра. – ну идем, что ж мы тут треплемся, а маме там работает. Негоже так. По правде разве?
Засмеялась Песнея, словно не заливала ее сердце зеленая зависть от подарка незнакомого жениха, другой девке.
– По правде, одеть-то тебя надо было. – и первая из светлицы вышла.