Вернуться к — Публицистика / Non-fiction
Interview of Andrew Vachss for Stuff (by By Robert Birnbaum)
Роберт Бирнбаум
Впервые опубликовано в журнале Stuff, июль 1993 г.
Перевод: Святослав Альбирео
Эндрю Ваксс работал федеральным следователем в отделе заболеваний, передаваемых половым путем, социальным работником, был организатором профсоюза, директором колонии строгого режима для несовершеннолетних правонарушителей. Теперь, будучи частным юристом, он представляет исключительно детей и подростков и является признанным экспертом в области ювенальной юстиции, жестокого обращения с детьми и психопатологии преступников. Он также является востребованным специалистом юридических агентств по всей стране. С 1985 года Ваксс опубликовал шесть романов серии “Бёрк”: Флад, Стрега, Колокольчик, Леденец, Блоссом и Жертва. Как правило, Ваксс считается автором детективов и книг-загадок: «Единственная загадка, с которой я сталкиваюсь – это загадка человеческого поведения. Читателям, ищущим детектив, где бы они шли за разгадкой улика за уликой, следует обратиться куда-нибудь в другое место». Главный редактор Knopf Сонни Мехта называет Ваксса «литературным разрушителем», писателем, который «бросает вызов жанру. Эндрю, наверное, наш первый романист-следователь». Шелла (Knopf), его последний роман, рассказывает о жизни наемного убийцы, которого только что выпустили из тюрьмы. «Эта книга задумана как противоядие против «шарма серийного убийцы», – говорит Ваксс. «Это история социопата с метастазами, опровержение теории преступности о том, что кто-то просто испорчен от рождения». Статьи Ваксса публиковались в Parade, Antaeus и New York Times, и на многих других ресурсах. Сам автор живет в Нью-Йорке.
S: Почему вы посвятили Шеллу Доку Помусу (американский блюз певец и автор хитов рок-н-ролла) и Айсбергу Слиму (американский поэт и писатель -прим. переводчика)?
ЭВ: Док Помус был великолепен, и он был моим хорошим другом. Мы были очень близки, и я чувствую, что в некоторых отношениях эти парни похожи. Док известен как автор песен, но никто не знает его как певца. Он был замечательным певцом. У него была песня «Бессердечно», великолепная песня, которая действительно могла стать хитом. По словам Дока, его поимела звукозаписывающая компания, поэтому он ушел и сказал: «Я больше никогда не буду петь», и всю свою жизнь посвятил написанию песен. Так что его настоящий и особенный талант так и не сделал его известным. Если вы спросите: «Вы знаете песню «Оставь последний танец для меня»?», обычный человек скажет «да», но Дока Помуса – нет, такого он не знает. И Айсберг Слим, конечно, был для любого, кто как-то связан с тюрьмами, автором бестселлеров. Слим был моим другом, и недавно он тоже скончался. Он действительно сделал практически невероятный журналистский вклад в американскую литературу, что, опять же, не признается. Я хотел просто показать двух человек вне системы, на которых никто не обращает особого внимания. Музыка Дока все еще жива. И сочинения Слима все еще живы.
S: Вы сказали в одном из журналов о стиле жизни, что многие сюжетные линии вы берете из своих дел, и что некоторые вещи настолько невероятны, что вы не можете их включить в книги.
ЭВ: Определенно, я смягчаю книги. Да, некоторые вещи, о которых я пишу, которые люди считают такими ужасными, на самом деле прилизаны. Каждая из книг опережает репортажи журналистов, и меня всегда резко критикуют. Затем, когда маятник возвращается, все говорят: «О, мы должны были знать». Был ли это компьютерный канал детского порно, или торговля органами ребенка, или педофилы в центрах дневного ухода за детьми, или 6-летняя совершила убийство. Все те события, о которых было сообщено, если хотите знать, в моих книгах, позже подтверждаются средствами массовой информации. Но до этого подтверждения все очень расстроены тем, что я пишу.
S: Почему вы думаете, это так?
ЭВ: Ну, никто не хочет верить, что в бассейне есть акулы. И, возможно, это мой стиль. Вместо того, чтобы мягко вводить людей в хоррор, я предпочитаю хватать людей за шею и совать их в него лицом. Кроме того, это связано с моей реальной работой. Вы не можете просто отмахнуться от меня, как от кого-то, у кого есть “темные фантазии” потому что я работаю в этой сфере так долго.
S: Мой друг недавно обнаружил, что он жертва жестокого обращения с детьми, и что его по-настоящему обидело, на что он очень сильно зол, это на то, что думают, как будто ему нужна причина, все это внимание, которое сейчас направлено на отказ от своих травм. Как вы относитесь к тому вниманию, которое уделяют людям, которые сейчас говорят: «Ну, я думал, что был, но на самом деле нет»?
ЭВ: Движение ложных обвинений действительно хорошо финансируется, с одной стороны. Во-вторых, в этой области есть развивающаяся индустрия, поэтому, если вас обвинят в этом, вы найдете множество экспертов, готовых дать показания по всем видам явлений, будь то синдром отчуждения родителей или синдром ложной памяти. Ни один из этих синдромов не имеет научного обоснования, и ни один из них не признан наукой. Но американцам очень приятно говорить, что это охота на ведьм. Потому что никто не фокусируется на том, что в Салеме не было ведьм. Сегодня есть ведьмы, и всегда были ведьмы – теперь мы начинаем их идентифицировать, и нам бы хотелось, чтобы нам сказали, что это все чепуха, все только в умах детей. К сожалению, доказательства, будь то болезни, передающиеся половым путем, признания или снафф-фильмы (любительские фильмы в которых актеров пытают и убивают по-настоящему), настолько убедительны, что никто не может сказать, что это просто психиатрическое явление. Еще у людей есть вторая линия защиты от страшной правды, они начинают говорить, что такие обвинения это ядерное оружие в случаях опеки над детьми, или что терапевты промывают мозги людям, или, что есть индустрия, которая выступает якобы против жестокого обращения с детьми. Я не говорю, что ложные обвинения невозможны, хотя я искренне подвергаю сомнению эту идею ложной памяти. Это звучит… это просто не имеет смысла для меня. Но ложные обвинения всегда были. Я слышал ложные обвинения в растрате банка, например.
S: Интересная особенность таких утверждений заключается в том, что они настолько ядовиты, что люди больше не могут быть рациональными. Если вы понимаете, что этот человек насиловал детей, то на него нельзя смотреть так же, как на вооруженного грабителя. Люди что-то понимают в обычных преступлениях.
ЭВ: Знаешь, друг мой, я с тобой глубоко не согласен. Я вижу это с точностью до наоборот. По правде говоря, никто не хочет понимать вооруженных грабителей, и каждый хочет понять преступника, совершающего инцест. Все хотят понять серийного убийцу. Каждый хочет понять растлителя ребенка. Мы тратим на них деньги, покупаем их чертовы картины. Мы делаем их предметом книг. Слушай, мужчина пристает к пятилетней девочке на улице – ты говоришь, что он извращенец, и он идет в тюрьму. Если это не его собственная пятилетняя дочь – тогда вы говорите, что он является жертвой семейной дисфункции, ему следует обратиться к психотерапевту. Я думаю, что мы не тратим и 30 секунд, пытаясь понять, почему человек ворует. И мы проводим кучу времени, пытаясь понять, почему мужчина пытает или насилует кого-то. Я думаю, что мы зря уделяем столько внимания и пытаемся понять хищных педофилов, чем это целесообразно.
S: Есть целый ряд поступков, которым я даже не могу сопереживать, не могу отождествлять себя или понимать их. Поэтому я должен начать с того, могу ли я, думаю ли я, что и я способен на это? Могу ли я представить себе это?
ЭВ: У тебя на самом деле ключ прямо в руке. Если ты не можешь этого представить, то ты это и не сделаешь. Дай, поясню. Знаешь, что такое DSM? Диагностическое и статистическое руководство Американской психиатрической ассоциации. Это как Розеттский камень (Эндрю использует это выражение, как священный грааль. Розеттский камень – культурный исторический памятник, с благодарственной надписью фараону на трех языках. Прим. Переводчика.) психических расстройств. Это, по сути, политический документ. Он составлен с учетом традиций. DSM много лет назад называл гомосексуальность заболеванием. Сейчас уже нет, но у них все еще есть понятие дистонической гомосексуальности, это человек, который является геем, но который не хочет им быть. Ясно? Но никогда никто не встречал дистонического педофила. Они полностью согласны с тем, что делают. Вы не cможете показать мне ни одного, кто когда-либо пришел с просьбой о лечении. Я опрашивал, даже сосчитать не могу, сколько десятков, и они думают, что, если бы вы только поняли их, вы бы восхитились ими, вы бы оценили их. Вы бы не презирали их и не хотели причинить им вред. Они не связаны нашими пролетарскими правилами. На самом деле, неправильный закон, а не их поведение. Это почти Ницше, как они это представляют. Они не ищут нашего понимания, чтобы их можно было вылечить, – они смеются за своими социопатическими масками над нашими жалкими попытками понять их. Они очень хорошо себя понимают. Это действительно похоже на то, как стая овец собирается в группу и говорит: «Как вы думаете, что не так с волками? Какой тип мышления заставляет их делать это? Может быть, если бы мы могли просто поговорить с ними».
S: Распространено ли сексуальное насилие над детьми в индустриальных обществах? Или это свойственно какой-то одной культуре?
ЭВ: Мои книги на 17 языках. Мне пишут из всех стран, которые вы можете представить, и когда книги были переведены, то письма приходили даже из Топеки (глухой городок), Канзас. Это состояние человека. Я не думаю, что это какое-то культурное состояние. Это состояние человека. В Библии говорится об инцесте.
S: Почему вы не написали еще одну книгу про Бёрка?
ЭВ: Я хотел исследовать другую территорию. Я действительно хотел написать любовную историю о социопате, который на самом деле каким-то смутным образом понимает, что он социопат, что в его колоде отсутствует карта, и о его стремлении сунуть ее обратно внутрь. Я не мог сделать это в книгах про Бёрка, которые звучат совершенно по-другому, и в них есть набор персонажей, от которых люди ожидают чего-то определенного. Книги про Бёрка, которые некоторые считают очень мрачными, – это Ребекка с фермы Саннибрук (милая и добрая книга для детей прим. переводчика) по сравнению с этой. Я хотел зайти за край.
S: Я думаю, что этот персонаж потрясающий и неотразимый.
ЭВ: Он вовсе не настоящий человек, он созданный монстр, и то, что случилось с ним в колонии для несовершеннолетних, было лишь глазурью на его сумасшедшем торте. Он провел всю свою молодую жизнь, готовясь именно к тому моменту, когда они вставили батарейки обратно в его радио. Это очень опасный человек, и все же в нем нет никаких следов садизма. Там нет радости в причинении вреда никому. Он не сексуально озабочен. Он практически без предрассудков. Все, что он хочет – это найти свой талисман, и он готов сделать что угодно на этой планете, чтобы найти его. Он понимает, что не может быть человеком или даже получить шанс стать человеком без Шеллы [персонаж, по имени которого назван роман]. И он сделает все, чтобы найти ее.
S: Я имею в виду, что можно восхищаться его нежеланием манипулировать, его порядочностью.
ЭВ: Он убил бы любого, кто бы встал между ним и Шеллой. Он способен, он знает, что способен быть человеком. У него достаточно понимания, чтобы знать, что он способен, но он не чувствует, что это может случиться с ним, если эти отношения у него не сложатся. В нем есть порядочность, но не та, что в Домике в прериях (еще одна милая книга для детей. Прим. переводчика), но, да, порядочность. Дело в том, что это аморальная порядочность. То есть без причины он не причиняет вреда, но, учитывая свои причины, он легко причинил бы вред кому угодно.
S: Безотносительно даже к его собственному выживанию.
ЭВ: О да. Он понимает, что не сможет выжить без Шеллы. Этот парень не эксперт по выживанию. И даже не эксперт по боевым искусствам. Он диссоциативен, он полностью выходит из своего тела. Вся травмированность, вся боль, весь страх прошлого получает доступ к его адреналину и геометрически увеличивает его силу. Что, конечно, любой из нас, кто работал с жестокими людьми, понимает.
S: Был ли он [главный герой] Призраком (персонаж в Шелле. Прим. Переводчика), когда он был в колонии?
ЭВ: Нет, он был никем. Даже Джон Смит [имя, которое он взял], просто игра слов, конечно.
S: Разве это умный способ убить кого-то, положить батарейки в носки?
ЭВ: Я не знаю, умный ли, но это работает. И это обычно для тюрьмы. Это называется «упаковка батареек». Ах да, «упаковка батареек ублюдка». Вот что это. Ну да.
S: Я не хочу звучать как Барбара Уолтерс (американская жерналистка-интервьюер. Прим. Переводчика). Но способны ли вы позитивно относиться к миру?
ЭВ: Нет. Я могу по-боевому относиться к миру. Я могу придерживаться позиции, что это война, в которую я вступил, кончится, когда меня не будет рядом, но я делаю свою работу. Но оптимизма нет. Депрессии – нет. Цинизма – нет. Я просто пытаюсь быть хардкорным боеспособным реалистом. Я могу спасти больше жизней детей за год, чем хирург неотложной помощи, но я не могу решить проблему жестокого обращения с детьми, это слишком масштабно. Книги – мой способ получить доступ к той огромной толпе присяжных, которую я никогда не увижу в зале суда.
S: Вас когда-то цитировали как говорящего о гневе как катализаторе достижения цели – иначе люди просто переключают канал. Интересно, достаточно ли гнева, чтобы поднять людей на что-то в наше время.
АВ: Я вообще не знаю о людях. Для меня этого было достаточно, но я думаю, что ключ заключается в том, чтобы связать гнев с личными интересами, и я думаю, что либералы терпят неудачу поэтому. А они определенно терпят неудачу. Если вы скажете, что вредить детям плохо, вы получаете X количество людей. Если вы скажете, что сегодняшняя жертва – это завтрашний хищник, вы получите Х в третьей степени, и это моя игра. Я верю, что могу доказать, что мы создаем наших собственных монстров, создаем чудовищ. Это не биогенетические мутации, это не культура, это не распад семейной ячейки, это не экономика. Одним из пунктов этой книги является то, что Мюррей [один из персонажей], гей, хочет быть в Братстве [расистской военизированной организации скинхедов] так сильно, что он готов на все, чтобы попасть туда. Это человеческая потребность, которую мы игнорируем. Мы просто игнорируем это, и в результате мы получаем эти армии роботов с убитым мозгом, которые ходят с бейсбольными битами, говоря о разгроме вьетнамцев. Этого не должно быть. И нам не нужно изучать культ и членов банды, как насекомых под микроскопом. Законно, они могли бы бороться за что-то еще. В них нет ничего генетического, что превращало бы их в расистов.
S: Вы уже ездили в тур со своими книгами?
Никогда. Это первый раз. Я много, много раз выступал в качестве спикера и защитника, и мой издатель просто оскорблял меня, говоря: «Как ты можешь упускать возможность за возможностью? Ты у Опры и не упоминаешь, что написал книгу, и у Ларри Кинга, и в Доброе утро, Америка. Тебя так захватывает то, о чем ты говоришь?». Так что на этот раз я должен буду что-то зачитывать из своей страшной книги. Я уже делал это однажды. Они решили, что это, ну, страшно до смерти: «вы будете говорить о книгах, вы будете говорить о литературе. Вы писатель, но вы не можете продолжать использовать нас». И я могу это понять.
С: Вы давно знакомы с Сонни?
ЭВ: Сонни Мехта? Конечно. Мы снова работаем вместе. Он был моим самым первым иностранным издателем.
S: Вы видели статью о нем в Esquire?
АВ: Да, я видел. Я знаю другого Сонни Мехту, чем тот, о котором они написали. Я знаю Сонни Мехту, который всегда рядом со мной. Позволь мне сказать кое-что: мои книги не являются бесспорными. И у меня есть серьезные враги в бизнесе. На мои книги не пишут рецензии определенные газеты. И они открыто и прямо говорят об этом. Я выслушал столько ерунды. Сонни поддерживал меня повсюду. Он верит в то, что я делаю, и он готов это поддержать. Я не знаю парня, о котором они говорят.
ЭВ: У вас есть агент?
ЭВ: У меня теперь есть агент, потому что я имею дело с фильмами, со сборниками рассказов, с моей детской книгой для взрослых. И у моей жены есть книга, которая выходит в июне, научно-популярная книга о судебном преследовании за сексуальные преступления. Поэтому иначе просто невозможно. Но у меня нет агента, который продает для меня, и никто не просит мои рукописи. Понятно, кроме Сонни, он мой издатель.
S: У вас есть план на следующий год, следующие пять лет?
ЭВ: Да, потому что у меня есть профессия, не писательская. Я продолжу вести дела, мне нужно будет заниматься расследованиями, я буду продолжать читать лекции, тренинги и проводить консультации. Я постараюсь и впредь пытаться составлять программы для юридических и медицинских школ, чтобы готовить адвокатов.
S: Тяжело, например, сесть и рассказать эти истории?
ЭВ: Нет, нет. Я очень дисциплинированный человек. Я могу сделать это, но то, как я чувствую, мне трудно передать. Я не абстрагирован от материала.
S: В серии про Бёрка у вас есть некоторые элементы, которые рассеивают темноту. Вы создали альтернативный смысл семьи.
ЭВ: Точно, точно. Семья по выбору. У меня самого такая семья, я знаю таких людей; когда есть чувство единства и цели и своего рода группа безопасности. Шелла другая. «Шелла» – это совершенно другая книга, которую я могу написать целиком, и мне пришлось зайти гораздо дальше, чтобы сделать это. Я не собирался смягчать эту книгу, и я не думаю, что смягчил ее. Но вы правы, серия книг про Бёрка совсем другая. Для серии есть рынок. Мы знаем, кому мы можем продавать Бёрка. А Шелла – другая история.
S: Вы читаете других – как мы их называем – авторов криминальных историй, авторов книг-загадок?
ЭВ: Я не называю их загадками, потому что для меня загадки, это Агата Кристи. Некоторые из моих любимых – Юджин Иззи, Джеймс Колберт, Джо Лансдейл, Чет Уильямсон, Нил Барретт младший…
S: Я не знаю ни одного из этих авторов.
ЭВ: Конечно, нет, и это то, что сводит меня с ума, поэтому я посвятил книгу Доку Помусу и Айсбергу Слиму, но все они – живые писатели. Мне очень нравится Роберт Стоун, мне нравится Алиса Хоффман, я без ума от Джеральда Керша. Но я, понимаете, люблю таких, как Пол Каин. С точки зрения современных криминалистов, все те парни, которых я упомянул, невероятно талантливы и одарены, и они не получают того, чего заслуживают, на мой взгляд.
S: Улучшилось ли качество в жанре детектива?
ЭВ: Ну, проблема в том, что в жанре слишком много клонов Чендлера. Сколько раз вы можете написать книгу о том, что «я сидел в своем офисе, положив ноги на стол, размышляя о том, как я собирался платить за аренду, но меня утешала бутылка Джима Бима в ящике и 38 кольт на моем бедре, когда вошла эта блондинка с таким декольте, вы не поверите…» Да ладно! Кому это нужно? Это вторичные вещи, которые вы видите все время. Еще одна причина написать Шеллу, это когда я написал Флад, никто не писал о жестоком обращении с детьми, как о концепции книги. Теперь это сюжет девяностых. Я имею в виду, что вы не можете взять детектив, где бы не было отсылки на это, поэтому я намеренно ухожу дальше.
S: Вы думаете о своем месте в книжной культуре?
ЭВ: Кто-то спросил меня однажды, потому что я выиграл несколько литературных призов: «Ну, как ты относишься к Даниэле Стил?» или что-то типа того. Я сказал: «Слушай, я не ставлю себя на место в каком-либо классе великих писателей, но я думаю, что я чувствую почти то же самое, что Джон Ли Хукер к «Vanilla Ice». Это все проверка временем, пройдет 50 лет: кто это будет читать? Будут ли читать такие штуки, как «выбор месяца» или же будут читать настоящую литературу? Удивительная вещь издаваться в Кнопфе, они действительно дают это чувство, что ты среди настоящей литературы.
S: Как вы думаете, Сонни действительно думает, что «Урон» был прекрасной работой?
ЭВ: Без комментариев. Но я думаю, что о Сонни несправедливо судят, потому что люди говорят, что он предприниматель. Что ж, его предприимчивость позволила издательству рискнуть. Они не отдают Сонни должное, за тех парней, которых он публикует, которых никто больше не захотел издавать. Они понимают, что Сонни несет ответственность за риски, которые он принимает. Они просто говорят: «Это так скользко, что он интересуется деньгами». Ну, поцелуйте меня в задницу. Дело в том, что деньги, которые он зарабатывает для издательства, делают многие из этих вещей возможными. Если он может как бы взглянуть на книгу и сказать: «Хорошо, это не великая американская литература, но она имеет коммерческую ценность», почему его за это должны осуждать? Я предпочитаю зону свободную от огня. Я предпочитаю открытый рынок. Я хотел бы, чтобы все, кто считает себя писателем, были опубликованы. Я бы хотел, чтобы каждая опубликованная книга была распространена. Я хотел бы устранить эту чепуху о рецензиях на книги, и я бы хотел, чтобы рецензии на книги были честными, как я. Мне не нравятся определенные вещи, поэтому я не пишу на них рецензии. Если у меня возникнет предвзятость относительно очередного Чандлер-клона, можете быть уверены, вы не найдете моей рецензии на нее.
S: Бывает ли у вас чувство, что вы взяли слишком много работы?
ЭВ: Я так не думаю, потому что я действительно все время работаю. Знаешь, у меня сейчас много форумов, будь то журнал «Психоистория» или «Парад». Я пытаюсь как-то повлиять на мир и получить результат, а не просто увековечивать память о чем-то. Если бы у меня было желание, только одно желание, то я бы загадал, чтобы мои книги были закончены. Такое желание. Это было бы замечательно. Есть много способов, как я бы прекрасно провел жизнь, гоняясь за блондинками, ходил на ипподром, играл в карты, играл в бильярд, но я выбрал работу, которая не может быть закончена. И поэтому лошадь едет на мне, а не наоборот.